Красное вино Победы
Шрифт:
– Трупоед… – сплюнул Бородухов.
Госпитальный садик все еще гудел народом. Играла музыка – все больше вальсы, от которых щемило сердце. Саенко и Бугаев вернулись в палату с красными бантами на пижамах и с охапками черемухи.
Перед обедом нам сменили белье, побрили, потом зареванная по случаю праздника, с распухшим носом тетя Зина разносила янтарно-желтый суп из кабана.
– Кушайте, сыночки, кушайте, родненькие. – Концом косынки она утирала мокрые морщинистые щеки. Суп-то нынче добрый… Ох ты господи! А я как услышала, так
Слезы опять выступили на ее глазах, она торопливо утерлась и тут же улыбнулась, просветлела лицом.
– Кушайте, кушайте, а я пойду котлеток принесу. Поправляйтесь на здоровье, уж теперь недолго осталося…
Дверь распахнулась от толчка сапогом, в палату грузно протиснулся начхоз Звонарчук с неузнаваемо обвисшими усами на широком потном лице.
– Погодьте, погодьте исты!
На вытянутых руках он нес медный самоварный поднос с несколькими темно-красными стаканами.
– З победою вас, товаришчи, – поздравил он усталым, по детски тонким голоском. – Скильки вас у палати?
– Семеро осталось.
– Ага, точно… Тут вам вид имени администрации… Саенко, распорядысь.
– Есть, распорядиться! – Саенко с готовностью подпрыгал к подносу и составил стаканы на Михаеву тумбочку. – Давайте с нами, товарищ начхоз. За победу.
– Ни, хлопци. Нема время. – Он вытер рукавом халата потный лоб. – У мэни ще сто двадцать душ. Ух ты, чертяка, запалывси як…
Начхоз еще раз поглядел на стаканы: то ли пересчитывая в уме для отчетности, то ли просто так – как на произведение собственной расторопности. Видно, вино это досталось ему нелегко.
– Так вы давайте… А то суп охолонет.
– Спасибо.
– Було б за то.
Он ушел.
Саенко медленно, чтобы не пролить, не прыгая, как всегда, а волоча раненую ногу по полу, при полном молчании всех присутствующих разнес стаканы по тумбочкам. Лицо его при этом было озабоченным и строгим, а нижняя губа аскетически поджата, словно у ксендза при свершении исповеди. Да и правда, эти рубиново-красные, наполненные до краев стаканы воспринимались в нашей бесцветно-белой палате как нечто небывало-торжественное, как волнующее таинство.
Минуту-другую каждый молча созерцал свой стакан
– Ну что, солдаты… Что задумались? Давайте колыхнем, что ли… – предложил Саенко.
– Да, давайте.
– Пусть сперва Михай, – сказал Бородухов.
– Верно, пусть он сперва. А то как же ему…
– Это само собой. – Бугаев взял Михаев стакан. – Давай присядь, а то не дотянусь.
Михай послушно сел на край койки, запрокинул голову.
– Ну, браток… За Победу?
– Ага.
– Жаль, нельзя с тобой чокнуться…
По лицу Михая скользнула виноватая улыбка.
– Ну ничего… поехали.
Мы смотрели, как Бугаев, осторожно наклоняя стакан, вылил вино в птенцово раскрытый рот молдаванина.
– Во, парень, – удовлетворенно сказал он. – Это дело. Ничего, наловчишься… – Бугаев вытер пижамным рукавом Михаев подбородок, по которому скользнула алая струйка, и, зачерпнув из супа картофелину, дал ему закусить. – Я знал одного такого, как ты, так он приспособился зубами брать стакан за край и высасывал все до донышка.
– Вино пить можно. А как теперь его делать будешь! – Михай тряхнул узлами рукавов. – Вину руки нужны.
– Ничего, братка! Не падай духом. Жинка поможет.
– Аяй-ай-ай… – Михай покачал головой.
– Ну будет, будет про это… – прервал Бородухов и степенно провозгласил: – Давайте, робяты, за дальнейшую нашу жисть выпьем… Как она дальше пойдет… Что было – то было, будь оно неладно! Живым жить, живое загадывать.
Мы выпили.
Прибежала Таня, поздравила с праздником, поставила на нашу с Копёшкиным тумбочку букет подснежников, принялась кормить его с ложки. Копёшкин, глотая жижу, морщился, пускал пузыри.
– Ты ему винца всплесни, – посоветовал Саенко.
– Вы что, смеетесь?
– А что? Пусть солдат разговеется.
– Ему же нельзя.
– Дай, дай ему. Отпусти ты его душу на волю. Вот увидишь, полегчает с вина-то.
– Не говорите глупостей.
Ох уж эти лекари! Хуже жандармов. Может, ему только и осталось, что посошок выпить. Сердца у вас нету.
– Все, славяне! Завтра буду проситься на выписку, – решительным тоном сказал Саша Самоходка.
Таня посмотрела в его сторону, укоризненно покачала головой.
– Не выпишут – убегу. Тань, поехали со мной, а? На Волгу. Красота!
– По дороге потеряешь, – усмехнулась Таня.
– Честное гвардейское, не потеряю! Я ведь к тебе, можно сказать, привык. Осталось только расписаться. – Саша заметно окосел, да и все тоже порозовели, заблестели глазами. – Ребята, поехали? – говорил Саша, хмельной и добрый. – Нашими дружками будете. Такую свадьбу сварганим. Эх и хорошо у нас, братцы! Деревня высоко-высоко! А внизу Волга. Всю видать, на пятнадцать верст туда и сюда. Пароходы идут, гудки, бакены по вечерам… Михай, поехали?
– Не-е, я домой.
– Что у тебя там? Успеешь.
– Как что? – Михай вскинул рыжие брови. – Как что? Не был – не говори.
– Нет, брат, – Самоходка мечтательно уставился в потолок. – Где Волга не течет, там не жизнь.
– Зачем зря говоришь? Зачем? А виноград у вас есть? А вино наше пил? Не пил.
– Квас, знаю.
– Что понимаешь? – горячился Михай. – Давай спорить! Квас, да? Налью тебе кружку, вот такую большую, – он сдвинул культи, показывая, какую кружку нальет Самоходке. – Пей, пожалуйста! Выпьешь – под бочку упадешь. Как мертвый будешь. Э-э, что говоришь – нету жизни. Поедем – увидишь. Что Волга? Что Волга? Мы воду не пьем, мы вино пьем. Молдова, понял?