Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
— У меня целый заповедник честолюбивых лбов, но нет людей дела. — Колчак остановился перед адъютантом,, откинул горбоносую голову. Сердитое и в то же время жаркое выражение тлело в его зрачках. — Я только и слышу о необходимости строгих мер. Каратели мои восстанавливают тишину в Сибири, но я не желаю кладбищенской тишины.
Долгушин почтительно слушал.
— Есть какие-нибудь известия от Савинкова? — внезапно спросил адмирал.
— Господин Савинков молчит.
— Я дал ему золота на представительство в Париже,
Долгушин ушел в приемную.
Колчак вспомнил свой разговор с Борисом Савинковым в этом же самом кабинете. Савинков приехал из Уфы, адмирал пожелал увидеть его.
Встреча началась с осторожного прощупывания: каждый знал о другом достаточно много,, а Колчак даже читал книги знаменитого террориста. Оба были уверены в своей исключительности и в том, что им все позволено.
Савинков поздравил адмирала с успешным наступлением на
Пермь.
Я не испытываю радости от поражения красных. Как-никак я — революционер,— добавил он.
— Да, да, понимаю! Только теперь вы бросаете бомбы в тех, с кем прежде бросали бомбы.
Адмирал предложил Савинкову пост военного министра.
— Мы с вами личности, а не нули. Нам будет тесно в одной берлоге,— отклонил предложение Савинков. А вам я все же советую остерегаться красноты в своем правительстве. Если станете вести какие-либо переговоры с большевиками — обманывайте их не стесняясь. Переговоры я понимаю только как военную хитрость. Я призываю вас, адмирал, выполнить свой
Э01
исторический долг перед Россией, — с холодным пафосом заключил Савинков.
Колчак слушал Савинкова и думал: «Он создает заговор за заговором против той самой России, за которую был готов умереть. Его политическое имя и ненависть к большевикам могут принести мне пользу».
— Будьте моим эмиссаром в Париже. Я очень верю вам, Бо-.рис Викторович.
Не понимаю, как можно верить первому встречному,— рассмеялся Савинков.
Вы первая личность среди равных вам,— ответил комплиментом Колчак...
...Снова вошел Долгушин, доложил осторожно:
Какой-то Богачев просит приема. Говорит, вы его хорошо знаете.
— Не зна^р никакого Богачева и никого не принимаю.
Долгушин исчез, но тут же вернулся:
— Простите, ваше превосходительство, я напутал. Не Богачев, а Бегичев Никифор Алексеевич просит принять его.
Колчак выбежал в приемную, обнял высокого человека, одетого в брезентовый плащ.
— Какими судьбами? Откуда приехал? Проходи, проходи. И приказал Долгушину: — Ко мне — никого. Ты откуда прибыл, Никеша?
— С Енисея, с Дудинки,— ответил Бегичев, глядя то на узорчатый ковер, то на свои грязные охотничьи сапоги.
Адмирал усадил гостя в кресло перед четырехугольным столиком, сам сел напротив. Так было ловчее рассматривать скуластое, обветренное лицо Бегичева, принесшего с собой целый ворох-юношеских
Память вернула Колчака к началу века, когда он, юный лейтенант русского флота, мечтал стать полярным путешественником. В девятисотом году полярный исследователь барон Толль собрался искать загадочную землю Санникова, затерянную якобы в Ледовитом океане, и предложил лейтенанту Колчаку участвовать в экспедиции на его шхуне «Заря».
Плавание было опасным и трудным. У полуострова Таймыр «Заря» зазимовала. Вторую зимовку провели на Новосибирских островах. Весной девятьсот второго года Толль решил с тремя спутниками по льдам направиться к загадочной земле Санникова. «Заре» же он приказал пробиваться кострову Беннетта, где и ожидать его. Если он не придет на место встречи, «Заря» должна вернуться в Россию.
Толль на острове Беннетта не появился, «Заря» возвратилась в Петербург. Русская академия наук взволновалась за судьбу Толля и его спутников. Создавались всевозможные планы их поисков. Колчак предложил свой план. Он советовал искать Толля с Новосибирских островов, поочередно осматривая весь
этот район океана. Поиски должны закончиться на земле Беннетта.
Академия одобрила план Колчака, и он выехал в Якутск, где его ждал Никифор Бегичев с собачьими упряжками, провиантом, теплой одеждой...
— Давненько мы не видались, Никеша,— возбужденно сказал адмирал. — Лет пятнадцать, пожалуй?
— Семнадцать,— поправил Бегичев, исподтишка разглядывая роскошный кабинет. «Высоко взлетел Сашка Колчак, теперь его за волосы не ухватишь»,— простодушно подумал он,
Колчак словно угадал его мысль.
— Помнишь, Никифор, наши приключения на острове Беннетта?
— Как сейчас помню, — кивнул головой Бегичев. — Я шел передом, увидел трещину, перепрыгнул. А ты неловко разбежался — и под воду. Поспел я ухватить за воротник тебя, вытащил, а лед опять подломился. Ты вновь под воду — и уже захлебываешься. Я тебя за волосы выволок, чуть тепленького, перенес на песчаную косу. Свою кухлянку на тебя, трубку раскурил, в рот тебе сунул. Оклемался ты, я тебя маленько погонял по косе. Побегали, угрелись, ожили мы...
— До смерти этого не забуду,— отозвался адмирал, выслушав рассказ Бегичева. — Тяжелое было время, но счастливое.— Он почувствовал неожиданную зависть к зверолову и горькое сожаление об утраченном.
После долгих мытарств они добрались до земли Беннетта, осмотрели ее безрадостные берега. Наткнулись на гурий с запрятанной запиской: барон Толль писал, в каком месте схоронил документы и собранные коллекции.
Они нашли и это место.
Из предсмертного письма Толля узнали они о полярной трагедии. У путешественников кончилась провизия, охота и рыбная ловля оказались бесплодными. Страшась голода, они отправились к берегам Сибири — в полярную ночь, при пятидесятиградусных морозах, через ледяные торосы.