Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
Из соседней комнаты послышались слова молитвы — сумбурной и страстной. Сердце Андрея забилось сильнее от просящего, с оттенком жалобы, голоса Феоны. По грудному голосу он мог представить ее лицо отчетливо, как на снимке.
— Три вещи непостижимы для меня, господи, и четырех я
не понимаю: пути орла в небе, пути змеи на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к сердцу женщины. Я не хочу знать путей орла, змеи и корабля, но мужской путь необходимо познать. Не казни меня, господи, ведь все мое преступление в том, что земную свою любовь ставлю выше небесной...
— Слышал твой разговор с богом...
— Тебе не понравилась молитва?
— Все, что ты сказала, хорошо! Нет слов, чтобы выразить любовь к тебе.
— Я понимаю без слов.
— Как узнала, что я заболел?
Примчался Элляй, на его оленях я понеслась в Булгино.
— Одна? ]
Когда тебе грозит опасность, нет времени на поиски спутников.
В Булгине остались мои лошади и груз,— обеспокоенно сказал он.
— Твой груз в моем шкафу, лошади на конюшне у Каролины Ивановны. Сума с золотом в полной сохранности.
Это золото Горной артели, его передал мне на хранение Алексей Южаков.
Разлука научила меня ценить твою любовь выше золота. Если золото артельное, то надо беречь это, как тайну...
Ты здесь, и полковник Широкий теперь уже не посмеет ухаживать за мной,— рассмеялась Феона.
— Я набью ему морду!
— Не смей вытворять глупостей.
— А сплетников заставлю просить у тебя прощения.
— Сплетники бывают двух родов: фотографические и гиперболические. Сплетни убиваются или насмешками, или презрением к ним. — Феона обняла Андрея, прижалась щекой к груди, стала считать удары его сердца, радуясь, что они ровны и спокойны, и шептала первые, взбредшие на ум слова; они звучали в его душе, как ветер в майской листве берез.
— Я полюбила тебя, и как-то незаметно явился опыт любви. Он учит скрытности, хитрости, чарующей лжи, всему, что жизнь отвергает, а любовь считает необходимостью. Иногда думаю: любовный опыт — это арка, через которую виден неведомый мир. Смотри же на меня, смотри, без глаз нет сердечного разговора, как нет приказа для любви...
— Любят только по приказу сердца,— поправил Андрей. —* По любым другим можно совершать подвиги, можно идти на смерть, но не любить.
Любовь еще учит стремиться к цели. Цель, достигнутая
через любовь, дает устойчивое счастье, особенно женщинам,—• продолжала Феона. — В одной лиійь любви каждый человек достигает своей вершины...
Андрей перевел взгляд на узкую кровать под белым покрывалом. Все вещи и безделушки в комнате приобрели для него значение — на них отблеск ее личности. Андрей сидел, прислушиваясь только к пощелкиванию каблучков на кухне, и это пощелкивание наполняло его целиком, им овладело желание — острое и пьянящее, как запах цветущего багульника.
После обеда Феона села на подлокотник кресла, к Андрею; он стал целовать ее в губы, лоб, шею, она отвечала на поцелуи. Тогда он положил ее на постель; она отвернула голову, скрывая от него сияние полузакрытых глаз.
—
— Ну не надо сердиться...
С кровати было убрано покрывало, со стены портрет матери.
— Феона! — сказал он. — Феона, Феона! — повторял он.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Илья Петрович просил передать, что лучшее время для выступления — ночь. Младшие чины гарнизона перешли на нашу сторону и не поднимут тревоги, караулы пропустят в Охотск без единого выстрела. Илья Петрович советует окружить штаб-квартиру полковника Широкого и факторию Дугласа Блейда. Там допоздна засиживаются все богачи, можно взять их без возни. И еще одну новость передает Илья Петрович: верховный правитель арестован большевиками в Иркутске. С падением Колчака теряет свои полномочия и полковник Широкий,— заключил Василий Козин, вздыхая и откидывая голову на бревенчатую стену. — Весь день тащился, снегу намело — страсть, совсем из сил выбился. На тропе хорошо бы поставить часовых и не пропускать никого с приисков на Побережье. Особливо людей от Ваньки Елагина.
Козин широко зевнул и уронил на грудь голову.
— На ходу уснул, бедняга. Положите его на лавку, накройте полушубком,— приказал Южаков, вывертывая фитиль в плошке с медвежьим жиром.
Дымный свет выхватил из сумерек напряженные лица партизан; облокотившись о стол, сидел сам Южаков, рядом с ним, обдумывая что-то свое, смотрел в потолок его заместитель Ин-дирский, безмятежно покуривал трубку член ревкома Наахар.
Труды Южакова зря не пропали: за время вынужденного свидания в Красных скалах он собрал и объединил в партизанский отряд сто двадцать старателей. Пришли в партизаны кро-
ме членов Горной артели и люди с других приисков, но от Елагина перебежал только Ахметка.
– Не хочу на Елагин-бая спину гнуть. Он душу сильно мотает, кушать мало дает, комарами меня травил. Я ух как зол на Елагин-бая!-говорил Ахметка, объясняя свой переход к Партизанам.
вич — Сколько елаг инцев в отряде? — спросил Алексей Ивано-
Да весь прииск, кроме меня, бачка.
_— Командует отрядом Елагин?
— Он за главного, но в помощниках Матвейка Паук гуляет Вот кому секим башка надо раньше Елагин-бая!
В конце осени Южаков вывел партизан из Красных скал на старое, насиженцое место —в Горную артель. Партизаны поселились в заброшенных хижинах прииска, но вели себя тихо чтобы не привлечь внимания елагинцев. Каждый старатель умел обращаться с оружием, Алексею Ивановичу приходилось только сдерживать воинственное нетерпение, и он выжидал удобного момента.
Поздним вечером по приказу Южакова партизаны собрались у приисковой конторы. н
— Пора, ребята,—строго сказал Алексей Иванович, обходя ряды старателей, — Мне сообщили, что половина охотского гарнизона сочувствует нам и в эту ночь на часах стоят наши люди. с)то хорошо, но на бога надейся, а сам не плошай. Каждому нынче действовать надо быстро, ловко, бесшумно. Вася знамя!— скомандовал Алексей Иванович.