Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
— Асса, асса! — выкрикивал Нестор и, еще раз проплясав на цыпочках, сел на скамью. — Хватит, дети мои, душа меру знает, повеселились, и хватит. Пора спать.
Командиры улеглись на полу, Нестор — на узкой скамье, положив под голову мещок, укрывшись волчьей дохой. Он лежал, вглядываясь в черную завесу мрака, прислушиваясь к сонному бормотанию командиров.
...Худенький, большеглазый подросток сидит на скале, опершись спиной на теплые камни. Перед ним бескрайняя даль с опрокинутым в нее небом и далекие корабли, будто вырезанные из картона. Они висят между морем
мальчугана, ему хочется пробраться на грузовой пароход, стоящий на рейде, — это, должно быть, особый, таинственный пароход. *
Нестерпимое желание обжигает мальчика, он срывается со скалы и бежит вниз; море поднимается перед ним, горные вершины опускаются, вокруг дремлет распаренный зноем зеленый мир.
Мальчик выбегает на мокрый песок, волны — голубые издалека, зеленые вблизи — обрушиваются на него. Соленые брызги, узорчатая пена, пляшущее солнце ослепляют; он вертится на песке, не спуская глаз с таинственного парохода.
Ты что тут делаешь? — спрашивает молодой человек в соломенной шляпе.
Мальчуган иногда исполняет его поручения: совсем недавно выносил из порта какие-то пачки и прятал в своей сакле.
— Хотел бы я попасть на тот пароход.
Это «Святой Георгий» из Одессы. На нем мой друг-кочегар привез подарки, но к нему мне ехать нельзя. Бери лодку и поезжай. Я напишу записку и буду ждать тебя дома. Ты ведь знаешь, где я живу?
Таинственный человек посылает его на таинственный пароход! Вечером мальчик передает тяжелый чемоданище, не каждый сможет приволочь такой.
Вижу, хочется посмотреть, что в нем. Будешь хранить
тайну?
— Я люблю все таинственное.
Молодой человек открывает чемодан: револьверы, патроны. Настоящие револьверы и патроны настоящие. В глазах мальчугана восторг, он трогает пальцем новенькие револьверы.
— Ты сын Александра Каландарашвили?
— Я сын князя Каландарашвили,— с гордостью поправляет мальчик.
— Тоже мне князь! Не выпускает мотыги из рук, ходит В рваных штанах.
— Хорошие штаны носят только богатые.
— Придет время — и отберем все лишние штаны у богачей,— смеется молодой человек:, мальчик тоже, серебряный его смешок наполняет темную саклю,— что-то загадочное заключено в словах молодого человека, и новая тайна наполняет трепетом душу подростка.
...Нестор заворочался на узкой скамье, доха соскользнула на пол. Он проснулся, надел торбаса, закутался и, бесшумно ступая между спящими, вышел на двор.
Тьма между деревьями посерела, но перед рассветом стало еще холоднее. Тяжелое, опасное безмолвие сдавливало окрестности, даже не слышно шагов часового.
«А где же он? — тревожно подумал Нестор. — Должен стоять у крыльца, а его нет».
Он обошел школу и увидел часового, прислонившегося к из« городи, винтовка валялась на снегу. Нестор подошел к часовому.
— Почему спишь? Почему не требуешь пароля?
Часовой не отвечал, не шевелился, лицо его светилось из мглы, как алебастровая маска.
— Па-че-му не спрашиваешь пароль? — уже сердито
— Да он же замерз! Черт возьми, замерз, а начальник караула дрыхнет, не сменив постов.
Ярость оплеснула командующего, он вбежал в школу, вздул коптилку, глянул на часы: седьмой час, а караул должен смениться в шесть.
— Подъем! Довольно спать, подъем! — прокричал Нестор, и командиры проснулись.
Нестор присел-к столу, прерывисто дыша, барабаня пальцами по столешнице.
— Что случилось? — спросил Асатиани, подходя к командующему, но тот властно отодвинул его в сторону.
— Где начальник караула?
Откуда-то из угла выступил обросший, обрюзглый мужчина.
— По твоей вине, негодяй, замерз на посту человек! Принесите погибшего в школу... Он не покинул поста, а ты спал. Ты позабыл про свою обязанность, негодяй! — Нестор повернулся к Отроду, к Асатиани, обвел погасшими глазами командиров.— Отдать его под суд!
Поздним утром первый эшелон со штабом командующего двинулся в путь. Нестор был недоволен запоздалым выходом — до Якутска еще десять почтовых станций, на каждой нужно менять лошадей. Только для первого эшелона требовались сотни подвод, а добывать их у населения приходилось с трудом. За первым эшелоном двигались основные силы экспедиционного отряда с пулеметами, с горными орудиями.
Мела поземка, подпрыгивала на ухабистой дороге кошевка, храпели лошади. Строд, прислонившись плечом к Нестору, до ряби в глазах вглядывался в проползающие заснеженные стены тайги.
Нестор молчал, приподняв воротник дохи. Строду не хотелось его беспокоить, о самом же главном между ними уже была четкая договоренность. Главное — это поскорее добраться до Якутска и на месте выяснить обстановку, прежде чем приступить к военным действиям.
— Строд, а Строд,— заговорил Нестор, откидывая воротник,— знаешь, о чем я сейчас размышлял? О том, брат мой, какими сложными путями многие из нас пришли в революцию, в партию большевиков. Сколько сил, времени зря потеряли, чтобы выйти на правильный путь!
— Это ты о ком же? — заинтересовался Строд.
— О самом себе хотя бы. Ведь я с юных лет участвую в революционной борьбе. В партии левых эсеров был, с социали-стами-федералистами возился. Они мои романтические порывы нацеливали на частности, я же мечтал о свержении всего несправедливого строя. Эсеры толкали меня на боковые тропинки, а я рвался на магистральный путь. К революции Пятого года шел с большевиками, выполнял их задания, сопровождал партии оружия для рабочих дружин, дрался на баррикадах, участвовал в восстании грузинских крестьян. Но революция была подавлена, большевики изменили тактику, а я решил, что они отказались от борьбы. Революция была подавлена,— повторил Нестор. — Ты помнишь такие стихи о Парижской коммуне? «Так, Коммуна раздавлена, мир обнищал, всюду пепел, и кровь, и тоска, как проказа. На стене Пер-Лашеза танцует овал — усмиренная ярость светильного газа». Поэты иногда выражают в двух строках наши чувства и мысли сильнее любых прокламаций.