Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
«Феона, Феона! Где ты теперь, Феона?» — спрашивал он себя, веря и не веря в ее гибель; мысль его постоянно, как стрелка компаса на север, повертывалась к Феоне.
За две недели Андрея только дважды вызвали на допрос. И вот сегодня:
— С вашим арестом недоразумение вышло. Пройдите к командующему вооруженными силами Якутии,— сказал председатель Чека.
— А где теперь охотник Джергэ? — спросил Андрей.
— Повел красноармейцев в тайгу...
Командующий что-то писал, но при появлении Андрея встал, шагнул навстречу.
— Карл Артур Некундэ-Байкалов. А это командир Особого отряда Строд. Приношу извинения от имени Советского правительства за
— Слышал вскользь. Неужели там все погибли?
— Все, за исключением женщины.
— Вам известно ее имя!
Нет! Но знаю, что она — дочь охотского священника.
Слава богу!—Андрей перекрестился. — Это моя жена,— пояснил он, перехватив удивленные взгляды Байкалова и Стро-да. — Где теперь она?
Бандиты увезли ее в Охотск, и это все, что нам известно. Разделяю вашу радость, сожалею, что еще долго не попадете в Охотск. Между вами и женой тысяча верст тайги и банды мятежников. Нам сообщили из Охотска самые добрые сведения О вас, я предлагаю работу в ревкоме. Позарез нужны грамотные, честные люди,— подчеркнул Байкалов.
Согласен, но с условием: при первой возможности отпустите в Охотск. Буду выполнять самые опасные поручения, лишь бы вернуться на Побережье,—сказал Андрей, думая о Феоне.
— Обещаю! Чем-чем, а опасностями' и приключениями будете сыты по горло, рассмеялся Байкалов. — Вам, конечно, нужен угол для жилья?
Пусть живет у меня, все равно комната пустует, — предложил Строд.
— Что вас привело в таежную глухомань? — спросил Байкалов.
— Смешно говорить, но жажда приключений.
. Юность часто не понимает, что в годы войны сама
жизнь — сплошное приключение...
— А вас какой ветер забросил в тайгу?
Ветер революции. Революция— это люди, ее совершившие, но сами-то люди несовершенны, есть такие, что прочно связаны с той самой жизнью, которую с такой энергией разрушают. Они или отстают, или забегают вперед, или же оказываются в пустоте и тогда становятся опасными для самой революции.— Байкалов потянулся за папиросами. Закурил. Предложил Андрею. Опять заговорил неторопливо, раздумчиво: — Якутские перегибщики хотели одним махом покончить с феодализмом, тойонством, патриархальными отношениями кочевников. Только представьте — они^ ссылали тойонов за Полярный круг! Почему бы не на Северный полюс? Авантюристы творили свои глупости уверенные в их необходимости, ослушников объявляли саботажниками, а темные, несчастные люди верят всякому навету и готовы на все, чтобы избавиться от страхов. Вот нате-ка, почитайте листовки, которыми Васька Коробейников запугивает мятежников...
«Неделя всеобщей любви в Якутске. Заготовка женского молока для красных»,—прочел Андрей. — Глупо и не смешно. Кто поверит этакому вздору, разве дети?
А таежные жители в таких делах — дети. Они верят каждому напечатанному слову,—возразил Байкалов. — Вот именно как дети! Так неужели этих детей срезать из пулеметов? Нет!
И еще раз нет! Наша цель — показать несчастным людям, что революция совершена для них. Мы убрали с ответственных постов левых загибщиков, Якутии предоставлены суверенные права автономной республики, из Иркутска на помощь идут войска, Центральное правительство предложило сложить оружие, и тогда мятежники получат полное прощение.
Когда Байкалов замолк, Андрей спросил:
— Какую же работу буду я исполнять?
— А вы уже работаете. Из всего, что я сейчас наговорил, надо составить
— Слухи сильно преувеличены, я не владею бойким пером. Для военных воззваний нужен слог, неотразимый как штык...
Строд и Андрей ушли. Байкалов остался один. Берложи-лись сумерки, бездонно чернели окна; командующий зажег керосиновую лампу, мохнатые тени качнулись и отползли, зато другие — властные тени воспоминаний — обступили его. Перед мысленным взором вставали друзья, с которыми ходил он в атаки, спал под одной шинелью у таежных, у степных костров. Вспоминался монгольский монастырь, за стенами которого еще недавно укрывался его отряд. Много дней продолжалась осада, но выдержали ее бойцы, хотя уже варили и ели лошадиные шкуры.
«Откуда мы брали тогда силы? Какие источники питали нашу волю? — спросил самого себя Байкалов. — Может быть, больше идеями побеждали? Ведь идеи под пулями приобретают особенно четкую убедительность».
Для'Карла Некундэ, сына латышского рабочего, революция была таким же естественным состоянием, как дыхание. Карла трижды арестовывали, держали в тюрьме, наконец сослали в Сибирь. Восемь лет отбывал он ссылку, работал то грузчиком, то забойщиком в каменноугольных копях Черемхова.
Осенью восемнадцатого Карл создал партизанский отряд; скрываясь в прибрежных сопках Байкала, он нападал на колчаковцев и вскоре подчинил себе огромный район. В память о Байкале он взял себе псевдоним Байкалов.
Весной двадцать первого года Байкалов стал начальником экспедиционного отряда в Монголии, там бесчинствовали барон Унгерн и генерал Бакич.
После ряда малозначительных стычек Байкалов встретился с казачьим корпусом генерала Бакича. Силы противника в двенадцать раз превосходили силы красных, при таком перевесе было безрассудно думать о сражении. Байкалов укрылся в монастыре Саруль-Гунь.
Монастырь находился в центре огромной котловины, окольцованной высокими голыми сопками; здесь сорок четыре дня стоял Байкалов против белоказаков. И выстоял. Подоспевшие части красных отогнали Бакича от стен Саруль-Гуня.
Белоказаки рассеялись по степям, сам генерал, переодевшись монахом, (Гкрестом на груди, с посохом в руке, скрылся среди мирного населения.
Байкалов вернулся в Иркутск.
Не успел он отдышаться, как его назначили командующим вооруженными силами Якутской губернии и Северного края.
После побега из Аллах-Юня Алексей Южаков долго спускался на оморочке по Мае. Северная осень истлевала листопадом, по речным обрывам темнели кусты таволжника, настороженные лиственницы роняли желтую хвою. Подозрительные шорохи, злое ворчание воды, вздохи ветра раздражали, и Южаков испытывал то отвратительное состояние духа, когда особенно чувствуешь тоскливое одиночество.
Проходили дни за днями, но не было конца глухоманной реке. Южаков берег последние патроны: удалось подстрелить лося, он жарил сохатину и ел, вместо соли посыпая мясо порохом. Ночевал у костра, положив около себя винчестер, но часто просыпался то от пронзительного холода, когда угасал костер, то от стрелявших во все стороны угольков.
Однажды очнулся от мокрой тяжести, — ночью разбушевалась первая пурга и намела над ним большой сугроб. Южаков увидел синюю до болезненности белизну, по реке шла шуга, ветви деревьев, оттягченные снегом, печально свисали над Ма-ей. Южаков невольно подумал, что его одинокий путь закончится на этой нелюдимой реке. Он развел костер, перекусил холодной сохатиной и собрался в путь, когда неслышные, словно призраки, появились охотники-якуты.