Красные камни
Шрифт:
– Ваше выступление будет сигналом. Чтобы началось по всей стране. Большего сказать не могу, ты понимаешь. Вы не готовы вступить в бой с армией? А это неважно - имеет значение лишь факт вашего восстания, и пролитая кровь.
Когда его выводили, он увидел толпу молодежи, отделенную цепью солдат. Не толпу - строй, пусть и без ранжира, но где были его ученики, и университетские, и с заводов, в составе боевых звеньев-десяток, с оружием в карманах, и все остальные в массе были сочувствующими, раз пришли. Если они сейчас рванутся вперед, себя не жалея, то легко сомнут солдат. А дальше будет мясорубка,
Но не шелохнулась толпа - нет, не строй. И лишь чей-то голос раздался в ответ в тишине:
– Предатель!
Второй голос подхватил:
– Да пошел ты ....!
И толпа дрогнула, стала расходиться. Линник пытался крикнуть - товарищи, это была провокация, не верьте!
– но приклад врезался в лицо, выбивая зубы. Затем его кинули даже не в автозак, а в бронетранспортер, бросили на пол, так что нельзя было видеть, куда его везут. А снаружи было тихо - не было ни выстрелов, ни команд, ни криков ярости и боли. Он проиграл, подвел Странника, провалил порученное ему дело - хотелось выть, биться головой, и скрежетать зубами. Ольховская оказалась дьяволом - вступать с которым в договор нельзя было ни при какой кажущейся выгоде. Откажись он сразу от ее предложения - остался бы героем в глазах своих учеников. Теперь же втоптанным в грязь оказался не только он, и но и Идея!
Львов, дом на улице Красного Казачества. Ночь на 1 сентября.
– Ну что, крысы бегут с тонущего корабля? По домам, под мамкины юбки прячемся! Предатели!
– А кого мы предали? Если сам Сергей Степанович оказался... Нас учил, а сам...
– А мне плевать. Может он и не такой как... Но мы-то есть! И помним, чему он нас учил!
– А чему учил? Во что теперь верить - в фашизм? Вы как хотите - а я валю!
– И мне тоже что-то не хочется мне в такой коммунизм. За спасибо работать - а у меня вот ботинки прохудились, и что, не имею права новые купить?
– Ты что, забыл, что Сергей Степанович говорил? Коммуна будет, как еще Чернышевский писал. Живем вместе - но не вонючие тесные клетушки в бараке, а зал, чистый и светлый. И те же ботинки - у двери, кучей стоят: как собрался выйти, выбираешь любые. Работаем вместе, едим вместе, гуляем вместе, спим вместе...
– И чтоб моя Дашка, не только со мной, а с любым, кто ее захочет? А в морду?
– Ребята, не ссорьтесь! Когда это все будет, неизвестно - а решить надо, что делать сейчас.
– Я тоже в сторону. Не хочу жизнь ломать непонятно за что! Нафиг мне эта буча, я на инженера выучиться хочу!
– Так значит, все жертвы зря - Якубсон, Горьковский? И Степу мы, выходит, напрасно?
– А во имя чего? Нет больше "Молодой Ленинской Гвардии". Если идея - дрянь.
– Ах ты!!
– Ребята! Да разнимите их, кто-нибудь!
– Ты что, шкура, не понимаешь? Даже если идея накрылась. Мы-то есть! Во имя чего все было? И что теперь - по домам?
– А куда еще?
– Если наша цель, коммунизм. Раз его пока нет, то и борьба не закончена. Надо сражаться с теми, кто мешает. Бороться и искать, не сдаваться!
– С кем бороться? Фашистов без нас победили. Бандеровцев, и тех уже не осталось. По вечерам ходить и хулиганье ловить по дворам? Ловить тех, кто одет неправильно, и девчонкам юбки задирать? Надоело уже!
– Слушай, а может, вот мне на инженера выучиться, это и будет мое участие в строительстве коммунизма? А прочим пусть специальные люди и учреждения занимаются!
– Это которые завтра за всеми нами придут?
– Ребята... Но надо что-то делать! Что, разбежимся просто так, и забудем?
– Я пас. Не хочу, непонятно за что. Вот увидеть, что получится - другое дело.
– Ну и проваливай, предатель! И жди, когда за тобой придут.
– А может и не придут - я ведь пока ни в чем и нигде? Адье, дурачки!
– Ушел. Может, догоним, и как Степу? Выдаст же всех!
– Гринь, ты дурак? Я вот у Любы сегодня выведала, оказывается, когда их в гостинице тогда завербовали, то дали им клички, позывные - 07 и 08. А еще шесть тогда кто? Выходит, что мы все под колпаком, и про наши тайны давно знают. Ты как хочешь, а я усугублять не хочу!
– Я тоже, пожалуй, пойду.
– И я. Пересидим пока, посмотрим.
– Ребята, да вы что? Даже если так - выходит, нам терять уже нечего! Так врагу и сдадимся, руки кверху задрав?
– Так эта Ольховская, тоже ведь из наших, рабоче-крестьян? А не из "бывших".
– Сень, а вот если тебе завтра дадут отдельную квартиру, и собственную "победу" - ты откажешься?
– Ну а отчего не, если честно заработал? Или наша Советская Власть решит, что достоин?
– А если дворец? Имение, как до семнадцатого - землю с крепостными? Или завод в собственность - тысяча работает, тебе все в карман? Ты тоже откажешься? Так граница где - отчего квартиру и машину можно, а дворец уже нельзя? Вот к чему приведет - если разрешить!
– Ребята, не ссорьтесь! А если - диалектически? У Сергея Степановича - левый уклон. А обуржуазиться - правый. Как канавы с боков - так езжай посредине! Ну как я свой "газон" по дороге веду. Если руль слишком вывернуть, то в сторону тянет. Вправо несет - надо влево крутить, и наоборот.
– Это не диалектика называется, а соглашательство. И вашим, и нашим.
– Конечно, Нин, ты сама на папочкиной "победе" катаешься. И живешь не в бараке, а в пятикомнатной квартире, с папой-ректором. Ничего, завтра твоего папочку с поста погонят! Ну так небось, побираться не пойдете? Эй, ты что! Нин, ну драться сразу, зачем?
– Сейчас по другой щеке врежу! Ну и катитесь, трусы! Обойдусь без вас!
– Сумасшедшая! Народ, пойдем отсюда. Поздно уже.
– А лучше быть сумасшедшей, чем подлецом!
– Нина, а в самом деле... Платье у тебя нейлон, из Италии привезено, а у меня самый дешевый сатин. И никто тебе не говорит, что "расфуфырилась".
– Катька, ты дура? Я виновата, что у меня папа ректор? Ленин тоже был не из крестьян!
– А где в моральном кодексе коммунара сказано, что если папа ректор, то дозволено?