Красные петунии

Уокер Элис

Мы смотрели по телику волейбол. Я, можно сказать, и не смотрела. Просто сидела и дремала, положив ноги Джи Ти на колени.

Те двое — прямо к нашей двери, быстро так зашагали. Не иначе как хотят нам что-то всучить, подумала я, а Джи Ти не стал надевать рубашку и ушел вместо этого в спальню, где был еще один телик. В гостиной я не стала выключать, только приглушила звук: сейчас от них отделаюсь и Джи Ти вернется сюда, решила я.

Вы — Грейси Мэй Стил? — спрашивает меня пожилой, когда я открыла дверь и встала на пороге, положив руку на задвижку сетки.

Но покупать ничего

не собираюсь, говорю я.

А почему вы решили, что мы что-то продаем? Он так это сказал, что у меня сердце заныло. Южанин!

Ладно, так ли, эдак ли, но они уже в комнате, и молоденький первым делом прибавляет звук в телике. Ростом он футов шести, смуглый, хоть и настоящий белый, с яркими пухлыми губами. Волосы черные, кудрявые, похож на креола из Луизианы. И на девицу малость смахивает.

Хотим поговорить с вами про одну вашу песню, говорит проповедник. Ему примерно лет под шестьдесят. Седой и борода седая, в белой шелковой рубашке и черном полотняном костюме, галстук и ботинки тоже черные. И серые глаза — холодные и слегка влажные, будто в испарине.

Про мою песню?

Трейнору очень нравятся ваши песни. Да, Трейнор? А сам подталкивает парнишку локтем. Тот моргнул и что-то буркнул — я не разобрала.

Мальчик жил в глуши, кругом простой народ, ваш народ. Научился петь и танцевать. В общем, петь-то он у вас научился.

Трейнор глядит на меня и грызет ноготь.

Я засмеялась.

Ладно, так ли, эдак ли, только отбыли они с контрактом на право записывать на пластинку одну мою песню. Проповедник выдал мне чек на пятьсот долларов, парнишка пробурчал что-то вроде того, что он, мол, будет помнить о своих обязательствах, а я хохочу, уняться не могу, а потом пошла к Джи Ти.

Только я прикорнула, как снова звонок в дверь.

Шляпу забыл? — спрашивает Джи Ти.

Лучше бы ему этого не делать, говорю я.

А у двери стоит проповедник, и опять я замечаю, какие у него глаза. Может, ему так жарко, думаю, что вспотели даже глаза и от этого покраснели. Красное с серым... Спаси меня бог от людей, которые за такими глазами кроются!

Забыл упомянуть об одной мелочи, говорит он эдак любезно. Я забыл сказать: мы с Трейнором хотели бы скупить все до единой пластинки с этой вашей песней. Так она нам нравится.

Ладно, нравится, не нравится — дело ваше, только не такая уж я дура, чтоб преподнести ее вам за здорово живешь. Ладно, говорю, но за это полагается отдельная плата. На самом-то деле я даже обрадовалась — песня эта больших доходов мне не приносила, пускай, думаю, скупают. А с другой стороны, это что же получается? Выходит, только они двое и будут слушать мою песню и никто больше никогда не услышит, как я ее пою? Я все же призадумалась.

Но тут проповедник дает мне понять, что значит вести С ним дела.

Кажется, я уплатил вам пятьсот долларов? Или, может быть, я ошибаюсь? — спрашивает он. Кто же это из белых — а о черных и говорить нечего — даст вам больше? Так вот, МЫ скупаем все ваши записи этой песни, и вы сразу же начинаете получать с нее проценты. Позвольте спросить: сколько вы получили за первую запись? Пятьдесят долларов? Сто, говорю я. И никаких процентов с тех пор? Я не ошибся? Мы скупаем ваши записи, но зато вам начинают поступать отчисления. Ну ясное дело, в магазинах кое-что замечают и начинают шевелить мозгами: видно, эта Грейси Мэй чего-то стоит. Запускают в продажу другие ваши записи. И вот уже ваше имя среди самых знаменитых певиц. И за разрешение сделать все это для вас мы предлагаем вам еще пятьсот долларов. Жизнь у вас начнется райская, можете мне поверить. Купите себе такое платье для эстрады — кинозвезде не снилось: красный атлас, все блестит и переливается.

Сетку я отомкнула — отчего бы и нет, если можно с него получить еще денег. И растворила дверь пошире, чтобы он МИМО меня протиснулся. Вытащил он другой листок, и я его тоже подписала. Потом рысцой припустил к машине, сел рядом с Трейнором, тот ждал его, положив голову на спинку сиденья. Они круто развернулись перед самым нашим домом И уехали.

Когда я вошла в спальню, Джи Ти натягивал рубашку. «Янки» выиграли у «Ореола», 10:6, сказал он. Скатаю-ка Ятеперь порыбачить на Паскалевский пруд. Хочешь со мной?

Пока я влезала в брюки и прочее, Джи Ти все вертел перед носом эти два чека.

С ума сойти, говорит, вот это женщина! Делает деньги, не выходя из дома. А я только хмыкнула в ответ, потому ЧТО познакомились мы с ним, можно сказать, на улице — я в ту пору пела в разных забегаловках, то в одной, то в другой, и, если повезет, приносила десять долларов, а иной раз и ничего, только радовалась, что живой добралась до дому. Хотя Джи Ти любил вспоминать те времена. Какая я тогда была красивая да быстрая, и как мы все куда-то спешили, куда-то ехали, то в один городишко, то в другой. И очень ему нравилось, как чумазые фермеры плакали от моих песен, точно малые дети, а женщины кричали: тише, милый! Так уж люди устроены: приучи их к своему стилю — и они с ума сходят.

1956

Как-то вечером звонит мне мой внучонок и говорит: бабуль, бабуль, там какой-то белый поет твою песню! Включи пятую программу.

Ну ясно — Трейнор! Все такой же полусонный от груди и выше, а от пояса и ниже вроде бы проснулся — крутится и дергается, и довольно отвратно. Песню мою он вроде бы и неплохо спел, вот только дерганьем чуток подпортил — от такого дерганья люди не станут вскрикивать и рыдать.

Боже милостивый, говорю. Если закрыть глаза, можно подумать, это я пою. Он прямо-таки в точности следовал за моим голосом — боковые улочки и авеню, вот красный свет, вот железнодорожный переезд, поворот, еще поворот. Мне даже как-то не по себе стало.

Теперь Трейнор день и ночь всюду пел мою песню, и белые девчонки от нее прямо балдели. Никогда в жизни перед моими глазами не моталось столько «конских хвостов»! А уж восторгов-то. Гений!

Ну да ладно, в тот год я была очень уж занята — худела. Давление, вес, сахар — хлопот полон рот. Трейнору здорово повезло с моей песней — на золотую жилу напал, и от капитала в тысячу долларов на моем счете в банке оставалось еще семьсот. Сбросить только бы вес, и жизнь будет прекрасна.

1957