Красные петунии

Уокер Элис

С похоронами мне помог его хороший друг Хорас, а спустя год мы с ним стали жить вместе. Как-то летом под вечер — уже смеркалось — сидим мы с Хорасом на парадном крыльце и вижу я, подплывает целая вереница огней.

Господи помилуй, говорит Хорас. (Голос у него как у Рея Чарльза — скажет слово, сердце так и обомрет.) Ты только глянь! Машины уж до того шикарные и, вижу, останавливаются одна за другой, с шоферских мест выскакивают белые парни в белых летних костюмах и почтительно так застывают. Им бы крылья — сошли бы за ангелов, а в балахонах — за куклуксклановцев.

К крыльцу вразвалочку

подходит Трейнор.

И тут я точно сообразила, на кого он похож. На араба из детских книжек! Круглый, пухлый, и, видно, плевать ему на свой вес. А чего ему заботиться о фигуре, если денег — куры не клюют! И одет как араб. Право слово, с десяток ожерелий на шее. Браслеты на обеих руках, на пальцах уж самое меньшее по одному кольцу, а на башмаках блестящие пряжки — идет, а они посверкивают.

Похлопал меня по плечу, привет, Грейси Мэй, говорит, привет, Джи Ти. Я ему объясняю, что Джи Ти уже нет в живых. А это — Хорас.

Хорас, повторил он вежливо, хотя и удивился, даже чуть качнулся назад на каблуках. Хорас.

А для Хораса и того довольно. Пошел в дом и больше не выходит.

Похоже, мы с тобой оба не в убытке, говорю я Трейнору.

Он засмеялся. Я его смех впервые услыхала. Вроде бы и на смех-то не похоже, но уж лучше так, чем вообще не смеяться.

Растолстел он здорово, хотя рядом со мной сошел бы и за худенького. Я-то до своих прежних трехсот фунтов так и не сбросила вес да и вообще на это дело плюнула. Подумала-подумала и вот что надумала: ну ладно, для здоровья, говорят, вредно, а так-то чем мне мешает моя толщина? Мужчинам я всегда нравилась. Дети тоже на мои габариты не жалуются. Они и сами все толстые. Да и то сказать, толстый человек, он и выглядит как-то солиднее. Сразу видно, важная персона.

Грейси Мэй, говорит Трейнор, я приехал, чтобы лично пригласить тебя завтра к себе в гости на обед. И засмеялся. Чудно как-то засмеялся. А как — и не объяснишь. Видишь вон тех подонков, спрашивает. Осточертело мне с ними обедать. Не о чем словом перемолвиться. Наверно, потому я столько и ем. Хоть поговорим с тобой завтра про минувшие денечки. Расскажешь мне про ферму, что я тебе подарил.

Я ее продала, говорю.

Продала?

Да, говорю, продала. В садике я люблю копаться, это верно, но на кой черт мне пятьсот акров земли? И вообще я теперь городская. Выросла в деревне, это так. Грязь, бедность, жуть беспросветная, только все это теперь позади.

Да что ты, говорит он, я вовсе не хотел тебя обидеть.

Посидели мы с ним, помолчали, послушали сверчков.

А потом он спрашивает: ты ту песню еще в деревне сочинила? Или вскоре после отъезда?

Шпиона, что ли, ты по моему следу пустил? — спрашиваю я его.

Вы с Бесси Смит когда-то здорово из-за нее поцапались, говорит.

Значит, все-таки шпионил!

Только вот не знаю, в чем именно было дело, говорит он. А еще не знаю, что случилось с твоим вторым мужем. Первый кончил жизнь на электрическом стуле в Техасе. Известно это тебе? Третий твой муж бил тебя смертным боем, украл твои концертные платья и машину и укатил с какой-то хористочкой в Таскиджи. Трейнор засмеялся. Он и по сию пору там.

Я вся кипела от злости, а потом вдруг успокоилась. Трейнор говорил будто во сне. На улице уже совсем стемнело, но я точно знала: глаза у него какие-то странные. Что-то там затаилось, и это «что-то» говорило со мной, а к нему как будто и не имело отношения.

Ты решила, что не выйдешь больше замуж, и тогда твоя жизнь наладилась. Он опять засмеялся. Я женился, но все получается не так. Никак не могу ни свою жизнь к семейной подладить, ни семейную к своей. Все равно что петь чужую песню. Я все делал как положено, но так и не могу уразуметь, что это такое — супружеская жизнь.

Купил ей кольцо — бриллиантище что твой кулак. Платьев накупил, барахла разного. Особняк построил. А она не хочет, чтобы там были мои ребята. Говорит: прокурили весь нижний этаж. Да ведь в нем пять этажей, черт побери!

А чего тебе печалиться, говорю я. Не печалься. Других, что ли, мало?

Он встрепенулся. И про это тоже есть в твоей песне, да? Не печалься. Что бы ни случилось, все еще впереди.

Я так не думала, когда сочиняла ту песню, говорю. Тогда все обернулось обманом. Знаешь, в чем вся хитрость? Чтобы прожить подольше. С годами все обманы, что случались прежде, чему-нибудь тебя научат. Если бы мне сейчас пришлось снова исполнять ту песню, я знаешь как спела бы ее — сердце разорвалось бы на части! Потому что я уже столько прожила, что теперь знаю: все это правда. Те слова мне очень помогли.

Да я ведь не так долго еще и прожил, сказал он.

Вроде бы ты на правильном пути, говорю я. Не знаю почему, но мне казалось, что паренька надо подбодрить. Вот всегда так: стоит заговорить с богатым белым, и кончается тем, что ты же его и утешаешь! Но этот парень мне правда пришелся по душе, сначала нет, а потом приглянулся он мне. Уж я бы сумела утешить его, окажись я ночью в его постели! Верно ведь, мало в том хорошего — стать мировой знаменитостью благодаря чему-то, чего ты даже не можешь понять. Когда-то я хотела втолковать это Бесси. Ведь она позарилась на ту же песню. Услыхала, как я ее репетирую, уперла руки в боки и говорит: Грейси Мэй, сегодня я спою твою песню. Она мне нравится.

Да чтоб у тебя губы раздуло, чтоб язык во рту не повернулся! — говорю я. Она была злая и сильная, но здорово я ее расчихвостила.

Мало, что ли, тебе своей славы? — говорю. А мою оставь мне. Потом она мне за это спасибо сказала. Но в ту пору она была известная всему свету Мисс Бесси Смит, а я никому не ведомая Грейси Мэй из Нотасулги.

Назавтра все те лимузины прикатили за мной. Пять машин и двадцать телохранителей. А Хорас как раз в то утро начал красить нашу кухню.

Не крась ты эту кухню, дуралей, сказала я. Парень-то, видно, совсем спятил. Зовет меня посмотреть на свой дворец — не иначе хочет подарить нам с тобой новый дом.

А что ты будешь делать с этим домом? — спросил меня Хорас, а сам засучил рукава рубашки и стоит размешивает краску.

Да продам. Отдам детям. Буду приезжать на уик-энды. Что захочу, то и сделаю. Ему-то какая разница?

Хорас стоял и качал головой. Выглядишь ты, мамуля, просто блеск! — говорит. Разбуди меня, когда вернешься.