Красный Элвис
Шрифт:
И тут его рвет.
И вот домохозяйка приходит в отдел социальной помощи и думает: ох, — думает, — я одинокая беременная домохозяйка, на что я могу рассчитывать? Ясное дело, мне никто не поможет, я не получу никакой социальной помощи. Кто бы мне ее оказал — эту социальную помощь? Все двери для меня закрыты, и каждый клерк думает лишь, как меня урыть. И тут она видит его. Ох, — думает, — ну да, конечно, разве что этот симпатичный молодой клерк сможет мне помочь. Видно, что система еще не выдавила из него остатки человечности, похоже, в нем еще осталось что-то живое. Может быть, у него тоже есть мама, может быть, она тоже была беременной, ну ясно — она наверняка когда-то была беременной, этим вот недоноском, к нему я и пойду. И она подходит к нему и говорит: ох, сынок, тебя мне сам бог послал. Кто послал? — не понимает клерк. Да-да, сынок, я-то знаю, именно ты мне и нужен. Ведь у тебя тоже есть мама. Мама? — не понимает клерк. Ну да, хорошо, говорит
И вот он нервно заходит в сортир. Сука, думает, вот сука, одинокая беременная сука, как же она меня достала, как же они все меня достали своей социальной помощью, просто достали, все эти одинокие беременные домохозяйки. У меня тоже была мама, и она тоже, очевидно, была беременной, ну ясно, что была, раз я сейчас тут сижу с рулоном в руке, ясно, что была беременна, и что — она ходила просить социальной помощи? Да, ходила! И что — ей кто-то дал? Да — дали! И нечего меня теперь доставать своей помощью, тоже мне беременная, — говорит он и начинает мыть руки, — беременная, как будто бы она собирается родить Элвиса Пресли. Сука, где мыло? — он осматривает комнату, — я хотя бы руки помыть могу, сука? Где мыло? Или хотя бы стиральный порошок. И он вдруг вспоминает вчерашний порошок.
И тут его снова рвет.
Каждая домохозяйка хочет стать мамой Элвиса. Социальный статус мамы Элвиса сам по себе дает значительные преимущества. В первую очередь, проблема социальной адаптации. Система пасует перед мамой Элвиса. Домохозяйка приходит в свой кредитный банк и говорит: ок, — говорит она, — я мама Элвиса, где я могу увидеть руководителя департамента по связям с общественностью? Значит, так, сынок, — говорит она начальнику департамента, слушай меня внимательно — я старая одинокая домохозяйка, может, что-то в своей жизни я сделала не так, может, я не слишком вовлечена в борьбу, но черт возьми, сынок, мой Элвис, мой малыш, он знает, что делает, и вот что я вам скажу — такой срани, как в вашем кредитном банке, я давно не видела. А я в своей жизни, до рождения Элвиса, ясное дело, видела столько срани, что ты себе представить не можешь. И с этими словами она оставляет начальника департамента один на один с проблемами самоидентификации. Мама Элвиса приходит на биржу и говорит: ох, — говорит, — и тут то же самое, и тут та же самая срань. Послушайте, — кричит она брокерам и маклерам, вы — сукины дети, я — мама Элвиса, и чтоб я сдохла, если я видела где-нибудь таких лузеров, таких мудозвонов, как вы! Что вы, мэм, — пытаются спасти ситуацию маклеры, — мы вполне нормальные чуваки, мы знаем вашего Элвиса, что за проблема, мэм? Проблема в том, — говорит им мама Элвиса, — что вы мудозвоны, и черт меня возьми, если я сейчас говорю неправду. Просто хотела вам это сказать: вы — мудозвоны, ничего личного.
Элвис приходит для того, чтобы решить проблему с твоей страховкой. Элвис говорит тебе: капитализм неспособен отобрать у нас главное — наше чувство самоорганизации. И солидарности. Моя мама, — говорит Элвис, — простая одинокая домохозяйка, научила меня главному — система всегда держит руку на кране! Система всегда контролирует уровень газа в твоем трубопроводе. В то время как ты борешься за свое выживание, она перекрывает клапаны. В то время как ты пытаешься сделать что-то со своей страховкой, она регулирует силу подачи. В то самое время как ты занимаешься самоорганизацией, система держит свою руку на чертовом кране. И когда она держит одну руку на кране, знаете, что она делает другой рукой? Нет? А вы хотите об этом знать? Да. Наверняка хотите? Да, мы хотим. Скажите: мы хотим знать, что система делает другой рукой, в то время как одной перекрывает нам кран! Мы хотим знать, что система делает другой рукой, в то время как одной перекрывает нам кран! Другой рукой она дрочит!
Мама Элвиса приходит домой, находит посреди комнаты кучу пустых банок из-под пива, находит в ванной самого Элвиса, спящего в теплой воде, находит его кошелек, его ковбойские сапоги, его засранную экологически чистую одежду, всю в крови и кишках молодых менеджеров и рекламных агентов. Ох, Элвис, — говорит она, — мой беззаботный малыш, мой отчаянный Элвис в белой одежде и армейском нижнем белье, мой любимец, солнце моей жизни, что ж ты так нахуячился, Элвис, что ж ты так набрался, что спишь теперь прямо в ванне, прямо в своем армейском нижнем белье. Ох, Элвис, — говорит она, — система борется с нами всеми возможными способами, система знает наши слабые места. Все правильно, Элвис, система — это настоящий однорукий бандит, и пока одну руку она держит на кране, другой рукой она дрочит. Причем дрочит она, Элвис, тебе.
Агент приходит домой к домохозяйке и думает: сучка, — думает он, — сучка, вот она сидит себе дома, закрылась, думает кинуть меня, как же, думает, этот агент, сейчас я его кину, сейчас он у меня выгребет, я хорошо подготовилась, сейчас я его обязательно кину. Только зайду к ней, сразу начнет меня кидать, начнет говорить о социальных службах, о страховке, о мужчинах, начнет грузить меня своими мужчинами, она думает, если я рекламный агент, значит, мне можно рассказывать о своих мужчинах, я знаю этих сучек, я знаю, о чем она будет говорить, о своих мужчинах или о порошке, да-да, точно, о порошке, они все думают о порошке, о стиральном порошке, стиральный порошок — этот кокаин домохозяек, крысиный яд для их мужчин. Она думает, меня легко кинуть, ей насрать, что я уже подвязал с наркотой, что я уже три месяца как чистый. Ей, сучке, на это насрать, сейчас начнет меня грузить своим порошком, своими мужчинами, начнет говорить мне о социальных службах, а то, что я три месяца чистый, — ей насрать, ясно, это вам не стиральный порошок и не социальные службы. Какие уж тут социальные службы, три месяца, ты понимаешь, три месяца, что ты мне втираешь о своем порошке, думаешь лишь, как меня кинуть. Ага, давай, я — сын пилота бомбардировщика, мой отец был пилотом бомбардировщика, чтобы ты знала, так что давай, что у тебя за адрес, курва, где мои очки, где мой кейс, где мои таблетки.
И когда он подходит к ее дверям, она думает: ох, — думает она, — хорошо, что сегодня нет этого ненормального рекламного агента. Какой ужас, — думает она, — в прошлый раз он пытался продать мне огнетушители. Говорит, мэм, такие огнетушители, просто чудо, а не огнетушители, берите сразу три, нет, лучше четыре. Нет, — говорю я, — для чего мне огнетушители. Два, — наседает он, — берите хотя бы два, мэм. Не нужны мне огнетушители, — говорю, — я доверяю социальным службам. Вот, — говорит он, — ага, — говорит, значит, социальным службам? Я, — говорит он, — уже третий месяц на этой работе, и не несите этой чепухи о социальных службах. Мой отец, — говорит, — пилот бомбардировщика, и он всегда брал с собой пару огнетушителей. Пару? — не поверила я. Да, — говорит, — пару, два, всегда брал с собой на боевые вылеты два огнетушителя. Господи, — говорю, зачем же ему два? Второй, — говорит он, — для противопожарной безопасности. И что теперь?
И вот он звонит в дверь, и говорит: йо, мэм, — говорит он, — хорошо, что я вас застал, на улице, знаете, такое творится, третий месяц такое творится, я даже не знаю, что думать, хорошо выглядите. Сынок, — говорит она ему на это, — я плохо выгляжу, у меня токсикоз. Поздравляю вас, — говорит он, — поздравляю, и по этому случаю предлагаю вам купить нашу новинку. Я знаю, вы перестали доверять нормальному качеству, все норовят кинуть нас — людей, которые заботятся о вашем благополучии, все перестраховываются и доверяют лишь этим чертовым социальным службам и думают лишь про свой гребаный порошок, про этот порошок. Я вам так скажу, мэм, этот порошок, чертов гребаный порошок, его уже девать некуда, ну что вы с ним будете делать, не огнетушители же вы им заряжать будете, стиральным порошком, а, мэм?
Но она ему на это говорит: послушай, — говорит, — я одинокая беременная домохозяйка, у меня все есть, я купила себе огнетушитель, вот он, красный, в уголке, видишь. Давай, сынок, иди себе с богом, мне не нужна ваша новинка, знаю я ваши новинки, снова либо тостеры перегоревшие, либо массажеры какие-нибудь. Мне не нужны массажеры, у меня все есть, плюс у меня токсикоз, поэтому видеть тебя, сынок, мне сейчас просто неприятно, что тут скажешь?
А он ей на это отвечает: о’кей, мэм, понятно, все ясно, мэм, тостеры вам не нужны, я понимаю, для чего беременной домохозяйке тостеры, правильно?
Правильно, — говорит она.
И зачем ей массажеры с токсикозом, правильно? — наседает он.
Да, сынок, да.
А как насчет огнетушителей?
В углу, красный.
Вам лишь бы порошка побольше, правильно?
Сынок, — нервничает она, — какого порошка, иди себе с богом.
Йо, мэм, — продолжает он, — ну ясно какого: стирального порошка, вам же кроме него ничего не надо, правильно?
Сынок, — просит она.
И то, что я третий месяц уже чистый, вам просто ни к чему, правильно? Вам это просто неинтересно с вашим порошком, правда ж, мэм? То, что мой отец, пилот бомбардировщика, определял как кризис социальных коммуникаций, — вам это просто неинтересно, правильно?