Красный вервольф 4
Шрифт:
Где-то меня даже на порог не пускали. Где-то зазывали на чай. Правда, без сладостей. Особыми разносолами здесь теперь не пахло. Заовражинцы не жаловались и не ныли. Те, кого удавалось разговорить, рассказывали, одинаковые, в сущности, истории.
Чтобы еще раз напомнить самому себе, с кем я имею дело. А то я так долго смотрел на фрицев, играющих с собаками, что даже начал сомневаться, действительно ли я смогу выполнить приказ Лаврика и прирезать собственного деда. Чушь, конечно. Даже если этот Анхель и правда биологический отец моего
Тут другое. Приятели Анхель и Мартин играли с собаками. И вот это, бл*ха, совершенно в голове и не укладывалось почему-то. Ну да, я слышал, что собак фрицы любят больше, чем людей. Анекдот даже вспомнился. «Здравствуйте, я хочу записаться в СС». «Вам нужно убить семь евреев и одного кота». «А кота-то за что?!» «Вы приняты!»
На самом деле, я не собирался ходить по деревне так долго. Хотел просто обозначить, что вот, мол, я работаю. Решаю вопросики, занимаюсь организацией. Но как-то… втянулся. И даже не заметил, как наступил вечер.
Пока был ребенком, я очень много времени провел в этой деревне. Знал, можно сказать, каждый закоулок, и все окрестные овраги облазил с пацанами. И отлично помнил, что в том доме с голубыми стенами и забавным жестяным петухом над воротами живет баба Шура. К ней очень здорово заходить просить воды. Потому что кроме воды она обязательно норовила сунуть какую-нибудь вкусняшку. Сейчас стены ее дома тоже были голубыми. Только вот бабушкой она еще не была. А была кокетливой дамочкой, с уложенной вокруг головы русой косой. Узнать в этой сочной женщине согбенную старушку с надтрестнутым голосом было, мягко говоря, непросто.
Я переходил от дома к дому, обещая себе, что «вот еще один, и все». Но шел дальше. От дома Пермяковых, где в восьмидесятых жил Борька, один из моих закадычных приятелей, а на стене в рамке висел портрет колоритного деда с бородой лопатой. Только сейчас там не было Борьки и его строгой мамы, а хозяйничал тот самый дед с портрета. Борька рассказывал, что он погиб в сорок третьем. Но сейчас был еще жив и довольно бодро ковылял на деревянной ноге. Потом я переходил к дому Оленевых, в котором когда-то жила, точнее будет жить, Катя, моя первая детская любовь. Даже сердце екнуло, когда я увидел копающуюся в палисаднике светловолосую девчонку. Показалось, что это она. Нет, конечно. Просто Катя из моего детства была очень похожа на свою маму.
Вот так я и ходил. По знакомым-незнакомым местам. И смотрел на людей, чьи портреты до этого видел только на надгробиях на местном кладбище.
Опомнился, только когда почти стемнело. И поплелся в растрепанных чувствах обратно к бывшей школе.
Может, зря я затеял это внедрение? Может, надо было выполнить все, как сказал Лаврик, вернуться обратно в отряд и забыть? А то черт знает, что… Глаза на мокром месте, как девчонка расчувствовался от нахлынувших воспоминаний.
Опа…
Я замер, не успев вырулить из-за
Впереди были звуки какой-то возни. Смачная плюха, чей-то сдавленный стон. Потом тихий голос:
— Тихо ты, тащи лучше сюда мешок…
— А ежели он заорет?
— Не заорет, я его вырубил. Тащи мешок, говорю!
— Да сейчас… Тут он где-то был, темно же…
— Зачем ты его на землю бросил, остолоп?! Ничего тебе доверить нельзя!
— Вот он, вот!
Снова возня, хруст веток, будто что-то громоздкое протаскивают сквозь кусты.
— Тяжелый, гад…
— Откормленный, падла. На наших харчах. Но ничего… За все поквитаемся.
— А ежели узнают?
— Не будешь болтать, и не узнают. Давай, взяли!
Я осторожно выглянул. Так и есть. Два темных силуэта волокут что-то большое и тяжелое. Это что они такое удумали?
Я подождал, когда парочка злоумышленников отойдет на безопасное расстояние и бесшумно скользнул вдоль кустов за ними. Ох, неаккуратно работают, деятели! Переругиваются вполголоса, тело тащат волоком, приминая кусты и траву.
Что это они такое задумали, интересно? Судя по голосам, один старый, другой молодой.
Притормозили рядом с рельсами. Попререкались немножко, пока решали, как ловчее через них бесчувственное тело перетащить.
Решились. Полезли на насыпь чуть ли не по-пластунски, разок упустили свою жертву, и фриц съехал по гравию обратно вниз. Матюгнулись, снова поволокли.
С третьего раза у них получилось.
В лесу они повели себя смелее. Перестали шептать и плестись гусиным шагом. Взвалили тело к себе на плечи и потащились куда-то вглубь по едва заметной тропинке. Вроде были в той стороне какие-то развалины. Не то коровник дореволюционный, не то недострой какой-то. Мы с пацанами их исследовали, но признали скучными. А вот эти двое, похоже, считали иначе.
— Сюда заноси. Да осторожнее ты…
— А то, что? Голова ему все равно уже не понадобится.
— Не хочу, чтобы он раньше времени скопытился.
— А ежели он в себя не придет?
— Придет. Я тут припас кой-чего на этот случай… Веревку давай!
— Так у тебя же веревка!
— Как у меня? Я точно помню, что тебе ее отдавал!
— Ничего ты мне не отдавал, мешок только.
— А веревка в мешке… Тьфу ты, пропасть… Давай мешок стаскивай…
— Вас ис дас…
— Ааа, стой, гнида!
Бум, хрясь! Что-то тяжелое впечаталось в череп. Треск веток.
— Помер, кажись… Ты ему голову проломил.
— Да и черт с ним! Давай сюда его подтащим, тут место ровнее.
— Вот веревка!
— Да на что она теперь?! Укладывай давай! Руку, руку вот эдак вот вытяни! Да не вверх, а вбок, вот, смотри, как я делаю!
— На нем же еще знаки надо будет какие-то рисовать?
— У меня бумажка есть с собой. Вот тут вот… Эх, не видно ни зги! Спички есть? Подсветить надобно.
— Фонарик подойдет? — вполголоса спросил я.