Красный ветер
Шрифт:
Хуан Морадо неожиданно закричал бешеным голосом:
— Шлемы! Шлемы долой к чертовой матери!
Денисио, Артур Кервуд, Арно Шарвен сняли шлемы. Стояли и молчали, опустив головы. Эстрелья зарыдала.
— Не надо, дочка, — хрипло проговорил Хуан Морадо. — Не надо…
Глава одиннадцатая
Июль, тысяча девятьсот тридцать восьмой год…
Валенсия — временная столица Испанской республики. На нее и был направлен новый удар франкистов.
Они собрали здесь восемьдесят тысяч солдат, шестьсот орудий и более четырехсот самолетов.
Им противостояла шестидесятитысячная армия Модесто, которая в горных проходах сумела сдержать мощный натиск фашистов. А 25 июля Модесто неожиданно форсировал реку Эбро и нанес противнику сокрушительный фланговый удар.
Пять дней и ночей республиканцы громили фалангистов, итальянские дивизии и марокканские бандеры. Пять дней и ночей громыхали горы, стонали ущелья, гудело небо. И за пять дней и ночей армия Модесто продвинулась на сорок пять километров.
Но в непрерывных боях солдаты Республики истекали кровью, дивизии превращались в батальоны, батальон — в роты. А роты порой насчитывали по два-три десятка человек.
Модесто требовал, просил, умолял: дайте подкрепление. Иначе наступление захлебнется, и это будет равносильно поражению.
Премьер-министр и министр обороны Хуан Негрин молчал: никаких резервов у него не было. Он не мог наскрести и дивизии, не говоря о танках, пушках и самолетах. Он тоже знал, что если наступление захлебнется — это будет серьезным поражением. Но сделать ничего не мог.
И оно захлебнулось. Слишком уж неравные были силы.
Армия Модесто перешла к обороне.
Однако уже к 15 ноября фашисты вновь перебрались через реку Эбро.
Генерал Гамбара готовился к окончательному сражению за Каталонию долго и тщательно. Все, что ему требовалось, он получал безотказно: Гитлер и Муссолини были щедры, как никогда. «Демократическая» пресса вроде бы с горьким сожалением, а на самом деле с нескрываемой радостью трубила изо дня в день: «Испанская республика доживает последние дни…», «Агония правительства Хуана Негрина…», «Начинается финальная битва…», «Генерал Франсиско Франко заверил своих друзей Адольфа Гитлера и Бенито Муссолини: победа находится в его руках, и теперь он ее не упустит…»
Генерал Гамбара действительно обладал внушительными силами. В его распоряжении было сто двадцать тысяч солдат и офицеров — в основном итальянцев, но среди этих ста двадцати тысяч было несколько наваррских, марокканских дивизий и, весь испанский «иностранный легион», а также немецкий авиационный легион «Кондор». Генералу было придано двести танков, пятьсот орудий, в том числе сто тяжелых, почти тысяча самолетов.
Но численности солдат и офицеров республиканцы мало отличались от армии франкистов. В их дивизиях находилось тоже около ста двадцати тысяч человек, но…
На всех бойцов Республики было только 37 тысяч винтовок! На батальон приходилось по одному-два пулемета, на армейский корпус — 25–28 легких пушек. Одному республиканскому самолету противостояло 10, 15 и даже 20 самолетов фашистов!
А между тем Хуану Негрину за несколько предшествующих месяцев удалось в разных странах за баснословные деньги закупить около шестисот самолетов, тридцать быстроходных катеров, огромное количество артиллерии и боеприпасов. Если бы вся эта военная техника была сейчас в руках законного испанского правительства, битва за Каталонию приняла бы совсем другой характер.
Однако самолеты, танки, снаряды — все это находилось за Пиренеями, по ту сторону испано-французской границы: «демократическая» Франция в сговоре с Великобританией и Соединенными Штатами Америки явно работали на удушение Испанской республики. Вновь, как и прежде, перед ними замаячила надежда: Франко становится диктатором, у Гитлера развязываются руки, и он двигает свои армии на восток…
Никогда еще «пятая колонна» не проявляла такой активности, как в дни, предшествующие битве за Каталонию. Предательство, жесточайший террор, шпионаж, диверсии — все было пущено в ход, чтобы запугать, деморализовать, посеять панику.
Эстрелья каждую ночь, проверив обойму в пистолете, уходила к самолетам. Выбирала укромное место, такое, чтобы она видела как можно больше, а ее вообще не было видно, бросала на землю кожаную куртку и до утра «находилась в засаде», как сама говорила о своих дежурствах на посту. Днем, отоспавшись, уводила Роситу подальше от аэродрома, вешала на старую оливу самодельную мишень и начинала с ней урок стрельбы.
Росита просила:
— Бери меня ночью с собой. Я буду помогать.
Эстрелья отвечала:
— Пока не научишься с двух десятков шагов сбивать с бутылки пробку — никуда тебя не возьму. Ты теперь знаешь, как я стреляю?
— Мне так никогда не удастся, — вздыхала Росита.
— А Педро Мачо и Риос Амайа говорят: «Детская забава… Хуан Морадо на лету простреливает песету».
— Мне так никогда не удастся, — печально повторяла Росита. — Но я умею бросать гранату.
— Риос Амайа по этому поводу сказал бы: «Цирк!»
Эстрелья любила часы своих ночных бдений. Вокруг — тишина, лишь где-то далеко-далеко бухают пушки. Словно гром в горах. Море отсюда не так уж близко, а Эстрелье кажется, будто она слышит его ровное дыхание и чует запах солоноватых брызг. Звезды качаются над головой, то гаснут, то вновь вспыхивают, неожиданно метеорит промчится по небу, оставляя за, собой едва видимую тропинку.
Часто Эстрелья думает: «А какое небо на родине Денисио? Чем там пахнет воздух? Как там поют птицы?»
О Денисио она думала каждую минуту. И когда чутко прислушивалась к подозрительным шорохам во время ночных дежурств, и когда он был с ней, и особенно когда Денисио вылетал на задание. Сколько волнений, сколько тревог! Услышит приближающийся гул моторов «ишачков» и, что бы в это время ни делала — помогала Росите мыть посуду, штопала чью-нибудь рубаху, чистила пистолет или сидела с русско-испанским словарем, — сразу все бросит и мчится к летному полю… Машин еще не видно, они вот-вот должны появиться из-за холмов, а Эстрелья, сжав пальцы рук до того, что они у нее побелеют, шепчет: «Святая мадонна, верни мне моего Денисио! Господь наш Иисус Христос, не убивай меня, дай мне сейчас увидеть моего Денисио!..»