Красный замок
Шрифт:
Это я помню. Неподдающиеся преграды сверху и снизу, справа и слева, сковывающие, как саван, но жесткие, будто тис из Шервудского леса.
Если я на пути к Небесам, почему нет сияющего света и ангельского хора? Если я проваливаюсь в ад, где огонь и демонический хохот? Я точно не верю в папистскую концепцию лимба [40] , хотя мое состояние больше всего напоминает именно это. Как бы не пришлось пересматривать свои религиозные убеждения на пороге рая. Или в шаге от вечных мук.
40
Состояние или место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся ни адом, ни чистилищем.
Быть может, ящик и пропал, но все же я чувствую какую-то преграду вокруг себя: она прилегает ко мне, как панцирь к черепахе; она горяча, словно раскаленная кочерга, и больно терзает. Похоже, подтверждаются мои худшие предположения: значит, все-таки ад. По-моему, я не такая уж плохая, но тут решать Господу, а Он, как известно, суровый судья.
И тут среди писклявого воя тишины я слышу далекий голос. Он доносится сверху. Он произносит мое имя:
– Нелл.
Погодите-ка. Стал бы Господь – или дьявол, если уж на то пошло, – использовать краткую форму моего имени вместо полной и официальной «Пенелопа»? Сомневаюсь. Какие уменьшительные на суде?
Итак. Возможно, я… и не совсем мертва.
– Нелл.
Попробовать открыть глаза? Веки тяжелые, будто палисандровая крышка пианино. Будто медный кожух гроба. Впрочем, вряд ли подобные роскошные материалы пойдут на похоронные принадлежности столь незначительной персоны, как я.
Кажется, теснота и движение пропали. Может, теперь удастся открыть то, что в другом месте и в другое время служило мне глазами. Видно, я просто забыла, какую цепочку движений нужно совершить, чтобы добиться соответствующего результата.
– Нелл, да ради бога!
В голосе слышится раздражение пополам с нетерпением. Знакомая картина. И раз уж голос взывает к Господу, это не дьявол. Скорее всего. После того как я заглянула в ад, неосмотрительно забывать, что дьявол всего в двух шагах.
Я слышу, как кузнечные мехи раздувают пламя, лижущее край моего разума. Мехи – это я сама. Я… дышу.
Я ощущаю, как конечности шевелятся, чувствую первое легкое покалывание, стремительно перерастающее в оглушительную, вопящую и зудящую пытку, в столп огня.
Я должна открыть то, что теперь у меня вместо глаз. Веки не слушаются. Темнота прорывается невнятными образами. Я вижу пламя, пляшущие фигуры, острые лезвия, кровь…
И тут мрак под веками становится ужаснее любой картины, которую можно увидеть наяву, и я приоткрываю веки. Моргаю снова и снова, сражаясь с дневным светом, который обжигает раскаленным железом.
– Нелл, ты в порядке?
Вот уж вряд ли!
Надо мной нависает размытое лицо. Что-то знакомое…
– Ирен? – спрашиваю я.
Нет ответа.
– Ирен? Ты нашла меня!
Тогда, выходит, я потерялась.
Терялась я или нет, но неожиданно меня выносит на поверхность теплая волна уверенности и безопасности. Конечно, Ирен нашла меня. Так всегда и бывает. Она находит вещи. И людей. И еще иногда злодеев. А я злодей? Поэтому я так страдаю? Не иначе.
– Нелл. – В голосе слышится отчаяние, и я снова решаю, что все-таки нахожусь в аду. Мы соседи по геенне огненной – вот почему так жжет.
– Это всего лишь я. Годфри.
Годфри!
Годфри.
Ни разу не слышала об архангеле по имени Годфри, но такой наверняка есть, и как раз он-то меня и нашел.
Я спасена!
Глава четырнадцатая
Пойманный в Уайтчепеле
Я работаю отнюдь не затем, чтобы исправлять промахи нашей полиции.
41
Пер. М. Чуковской.
– Значит, я спасена, – со вздохом произнесла девушка на больничной койке.
Она не столько говорила, сколько хрипела.
Все же ей повезло. Порез пересек ее шею мирным ручейком – широкий, но не глубокий. На месте раны останется только бледный шрам, тончайшее природное ожерелье перламутрового оттенка, и голос вскоре тоже полностью восстановится, нужен лишь полный покой.
Однако мой друг Шерлок Холмс, увы, не подходил на роль сиделки. В нем бурлило слишком много неутомимой энергии. Вынужденное сохранение тишины в лечебнице не успокаивало его, а тяготило.
Тем не менее он чувствовал, когда клиенту требуется бережное обхождение, а эта бедная девочка теперь и в самом деле была его клиентом и заслуживала куда большей заботы, чем любой титулованный аристократ в затруднительном положении.
– Моя дорогая, – заговорил Холмс с особой добротой в голосе, которую проявлял только к сильно пострадавшим людям, – на вашу долю выпало ужасное, суровое испытание. Можете ли вы дать хоть какие-нибудь показания относительно внешности нападавшего? Вы бы невероятно помогли делу.
Хотя обращение его было очень искренним и достаточно разумным, на девушку оно не произвело никакого эффекта: бедняжка совершила путешествие через юдоль отчаяния к ужасам, которые мы могли себе только воображать.
И все же она, кажется, распознала в детективе, благодаря его сдержанной речи, товарища по несчастью в человеческом обличье. Взгляд пострадавшей уже обладал той ясностью, какой пока что не хватало голосу, и она направила на сыщика бледно-голубые печальные очи.
– Мистер Холмс, – молвила она, с трогательной точностью запомнив, как мы ей представились, – я должна признаться, что прошлой ночью почти ничего вокруг себя не замечала. Тот мужчина выглядел лишь тенью, отделившейся от других теней. Я только помню, что он был выше меня ростом и не разменивался на ласковые слова, а толкнул меня на стену и приступил к делу.