Кратчайшее расстояние
Шрифт:
– Мама, что ты? Не плачь. Все хорошо. Я вернулся. Ну, мам...
Она с трудом успокоилась, погладила его по плечу, отпустила.
– Люда, здравствуй, дочка! Прости, расклеилась совсем, - обняла меня, поцеловала.
– Приехали наконец, погостите. Мы вас ждали, ждали...
Подоспела и Света, кинулась обниматься, тоже заревела. Закрылись на кухне, поплакали, потом Ирина Георгиевна достала графин с настойкой, сказала 'от нервов', и крохотные рюмки. Уселись на кухне, быстренько накрыли стол, пили по глотку, ели - в основном я, плакали, смеялись. Маленькая
– Лютик, - мы сидели, обнимались со Светкой. Успокоившиеся мамы тихо переговаривались.
– Это страшная тайна!
– Рассказывай, - я прижалась крепче.
– Я так люблю страшные тайны!
– Только ты не признавайся, что я проговорилась, - страшным же шепотом сообщила мне сестра.
– Игорь собирается сделать тебе предложение за столом, под бой курантов!
– Откуда ты знаешь?
– опешила я.
– Мы же только-только прилетели! Вы его и не видели толком.
– Так он своим сказал, еще недели две назад, а тетя Ира нам.
– Светик!
– у меня в глазах цветные круги пошли.
– Передай этому гиганту креативной мысли, что если он только попробует, у меня будет судимость за тяжкие телесные!
Полевая почта сработала быстрее электронной. К тому времени, как мы, часам к двум ночи, разошлись спать, Игорь уже имел вид осведомленный и бледный.
– Мила, я перестал тебя понимать. Ты сама заговорила о нашем будущем, а теперь?
Я яростно снимала джинсы, толстовку, стаскивала теплые носки. Достала банный халат, натянула, начала застегивать молнию, никак не попадая в бегунок.
– Мила, что ты молчишь?
– Разговаривать не хочу, неужели не понятно?
– я застегнула все-таки молнию, нашарила тапки.
– Ты ведешь себя, как... как...
– Как больная? Ну так я больная и есть, ты забыл?
– Как незнакомая склочная баба.
Его спасло то, что ночь и родители на первом этаже спят. И тяжелых предметов под рукой не оказалось. А так бы заорала и подралась - или что там склочные бабы делают? Мысленно хлопнула дверью, тихо спустилась по лестнице, пошла в баню узким холодным коридорчиком. Добежала, в раздевалке повесила халат, бросила в корзину белье. Голову мыть завтра буду, а то сушиться до утра придется.
В бане было не жарко, еще бы - топили часов двенадцать назад, да мужики парились, потом детей отмывали, женщины по очереди мылись, я последняя осталась. Посмотрела - ни крючка, не задвижки. Жаль, придет ведь, ... оратор.
Пришел. Я сидела на скамейке и терлась жесткой мочалкой. Сел за спиной, попытался мочалку отнять. Как же! О, кстати, тут же скандалить можно!
– Мила, пожалуйста, давай поговорим, - осторожно обнял, начал целовать плечи, руки, спину.
– Ладно,
– Мила, мы, мужчины, по-другому устроены, наверное. По крайней мере, я. Не понимаю, зачем говорить об очевидных вещах?
– Может быть, эти вещи для меня не очевидны? Я что, похожа на жену, которая пять раз на дню спрашивает: 'Ты меня любишь?'
– Хорошо, я тебя люблю. Так лучше?
– Нет, не лучше, - у меня губы задрожали.
– Зачем? Зачем? Я чувствую себя попрошайкой вокзальной...
– Мила, ты не плачь только, - теперь он испугался.
– Не умею я! Никогда никому не говорил.
– Говорил, - всхлипнула я.
– Наверняка.
– Никогда, - поклялся он.
– А как же: 'Мамочка, я тебя люблю'? Неужели даже в детсаду не говорил?
– Наверное, - он улыбнулся.
– Не помню. И маме давно не говорил.
– Вот и скажи завтра. Она на тебя надышаться не может, а ты ей за весь вечер два слова не сказал.
– Мила, давай я на тебе потренируюсь? Я тебя люблю.
– Игорь, знаешь, а я говорила, что люблю, - он дернулся.
– Подожди. Говорила, а сама не любила. Тебя люблю, а никогда не говорила. Вот тебя ругаю, а самой как трудно сказать... Я тебя люблю... Люблю...
Потом мы перестали разговаривать о любви, а начали ею заниматься.
– Мила, я очень хочу, что бы мы были вместе. Мне кажется, нам было хорошо, разве нет?
– Хорошо, - я покряхтела. Всю попу на жестком отлежала, а в спальню идти не хочется. Спугнуть боюсь...
– А чего тогда?
– Боюсь. Вдруг тебе надоест? Мила, я привык к тому, что на первом месте у меня работа. И, наверное... Нет, точно, так будет всегда. Если будет возможность, еще раз полечу. Да хоть на орбиту, неважно. Да и на Земле... Не будет у меня никогда нормированного графика, рабочего дня с восьми до пяти. И цветы я тебе дарил только по поводу, и в театр не приглашал...
– И в кино...
– Вот видишь. Мила, со мной очень трудно. Если ты согласишься за меня выйти, а потом, через год, через пять - надоест? Развод, детей делить?
– А кто вам сказал, дорогой товарищ, что у меня нет и не будет своей собственной жизни? У меня есть профессия, и, возможно, будет еще одна. Я работаю десять лет, и тоже, знаешь ли, не от сих до сих. Я хочу детей, но никогда не буду домохозяйкой, которая ждет мужа и сорок раз в день пыль вытирает, а потом жалуется, что ей скучно и быт заел.
– Значит, решили?
– Что решили?
– Что женимся?
– А спросить?
– Обязательно?
– Желательно.
– И на колено вставать?
– Ага. Люблю посмеяться.
Он слез с полки, встал на одно колено и совершенно серьезно спросил:
– Мила, ты станешь моей женой?
– А кольцо?
– давясь от смеха, спросила я.
– Кольца нету?
– Откуда бы я его по-твоему, достал?
– очень разумно спросил меня будущий муж.
– Так выйдешь или нет?