Край ничейных женихов
Шрифт:
– Ты за кобелем своим следи, а то… Индюшиха-то до твоего старого пня к моему сыну было кинулась. Парень тока с армии пришел, еще и десяти годков дома не побыл, а она уж его охомутала и давай в город тянуть! А кто его ждет-то там, в городу? Ладно ишо я ловко отреагировала: скараулила ее да патлы повыдергивала. Отлепилась. И то страшно было: а ну как опять сынок к ей переметнется. Да тут твой подвернулся. И я сынка-то быстренько – шасть и женила. Так что… Ну вот, сейчас нагреется, и парьтесь. Тока ты тут помой, а то грязи-то вон скока… Ну, подкинешь, ежели чего…
Элеонора
– Так что… пойдемте мыться, – гордо закончила свое повествование баба Нюра. Конечно, кое-что она рассказала уже позже, и только Марии Адамовне, мужчинам же представила себя в героическом виде.
– Ну… чего ж… – почесал нос Михаил Иванович. – Надо бы сходить… Поздно, правда, уже, ну да чего ж, мать зря пыжилась, что ли?
– Я вот обязательно пойду! – отважно дернула головой Мария Адамовна. – Человек так старался! Да пусть я там хоть задохнусь! Но…
– Не, я тогда… не… – хмельно замотал головой Иван Михайлович. – Чегой-то я задыхаться буду? Не-е… я вас тут подожду… вы, как задыхаться-то начнете, сразу…
– Ваня! Ты идешь первым! – рявкнула жена. – Так что давай поторапливайся!
Эх, как не хотелось Ивану Коровину идти в этот крематорий, но и жена, и отец упрямо тянули его мыться. А матушка просто поедала взглядом.
– Машенька, пускай мужчины идут первыми, – милостиво распорядилась она. – Все же… я для Мишеньки баню топила.
И она так смущенно опустила глаза, так робко стала вертеть подол грязного платья, что Мишенька пулей вылетел из дома, забыв захватить полотенце и сменное белье.
Только через два часа мужчины стали звать жен и просить, чтобы те принесли им полотенца, трусы и бутылочку пива.
– Ну как банька? – спросила у раскрасневшегося мужа тут же прибежавшая с вещами Мария Адамовна. – Удалась?
– А чего б ей не удаться? – фыркнул Иван. – Отец же заново все топил. Мы пришли, а тут холодильник! Я даже протрезветь успел!
– Ну правильно, – кивнула Мария Адамовна. – Мама же сразу предупреждала, что дым проветривала… вместе с теплом, видимо.
После бани ко всем пришло какое-то новое чувство легкости и умиротворения. Спать Коровины легли уже за полночь. В глазах почтенной леди светилось столько гордости, что Михаил Иванович не выдержал и от души похвалил супругу:
– А мать-то у нас! Видали? Откуда чего берется?
На этой семейной ноте и закончился такой нелегкий день Коровиных.
У Индюшкиной Любы денек тоже выдался непростой.
Возвращалась от Коровиных она с кипящей обидой. Нет, ну это же надо, кем ее выставила эта старая кляча! Чуть ли не женщиной легкого поведения! В баню они, видишь ли, с Петром рано пошли! Да если на то пошло, Люба и не была с Петром в бане! Она только так, пришла его попарить! Потому что обещала! И то она глаза зажмуривала, если что! А они! И вообще, между прочим, за свои моральные устои Люба никогда не волновалась. Они у нее были железобетонные! Люба еще в девках, помнится, когда ходила на танцы, всегда одна
– Любушка, а ты где мне постелишь? – вкрадчиво поинтересовался Петр Сигизмундович, когда они пришли домой. – Я уж больно устал, хотелось бы отойти ко сну.
– Сейчас… вот постель новую дам… – засуетилась Люба. – Вон в той комнате и лягете.
– А чего это в той? – оскорбился гость. – И чего это я «лягете»? Нет такого слова в русском словаре. Надо говорить «лягешь», мы ведь с тобой уже на «ты» перешли. Поэтому стели вместе.
– Вместе?! – ужаснулась Люба. – Да ни за что! Я не такая! И вообще… вам, мужикам, только б спать вместе, а вот о любви…
– Я люблю тебя, Люба! – мгновенно сориентировался гость, и хозяйка задумалась.
Где-то в самой глубине ее души шевелился маленький зародыш новой любви, убивать который она посчитала варварством…
Глава 4
Утром Люба проснулась счастливой… Ну да, так же во всех книжках пишут: когда у мужчины и женщины сердца начинают биться в унисон, когда глаза горят огнем любви, а губы ищут поцелуя… Господи, чего только не напишут. Где там слушать, как бьется сердце этого самого мужчины, да и что она, Люба, доктор разве, чтобы сердце прослушивать? Глаза горят… Нет, ну если заглянуть в опухшие зенки получше… А уж про поцелуй! После вчерашних возлияний!
И все же она проснулась счастливой, потому что сегодня некогда было валяться, надо было скорее нестись кормить скотину, а потом… Потом готовить завтрак для мужчины! А не только для одной себя.
И она быстро управилась со всем: и со скотиной, и с завтраком. Сегодня Люба сделала блины. Да! Чтобы ее мужчина не подумал, что она лентяйка какая-то. И потом, блинчики с творогом и сметаной с утра – это ж куда лучше?
Петр Сигизмундович оценил. Во всяком случае, сегодня с утра у него блестели глаза, из уст постоянно вылетали комплименты: «Эх, и кому ж такое сокровище достанется?», «И куда ваши мужики смотрят?», «Верно говорят, не родись красивой, а родись хорошей хозяйкой», а рука то и дело щипала женщину за выпуклости туловища.
Та принимала комплименты и щипки, как полагается воспитанной барышне: прилежно краснела, румянилась, шлепала охальника по рукам и игриво сверкала глазами. По всему было видно, наступал новый период в жизни Любки Индюшкиной.
Коровины же изо всех сил старались вернуть устои старого периода, где глава дома не заглядывался на деревенских соседок, а исправно любил только супругу, приносил в дом всю пенсию и не слишком тревожил семью своими подвигами. То есть вел себя согласно возрасту и воспитанию. Михаил Иванович отчаянно сопротивлялся, но женщины действовали как-то слишком хитро, и мужчина все сильнее запутывался в семейных сетях.