Край воронов, или Троянский цикл
Шрифт:
– А тогда у тебя уже есть опыт работы с маленькими детьми!
– С тобой лично, Настя! А не вообще с детьми. И почему ты решила, что я с тобой работал?
– Потому что мама сказала, что ты должен заменять мне отца, когда нет папы… А папа сказал, что быть отцом – это работа…
– Ой, какой ужас! Твои родители даже перед тобой как на ладони. Они, действительно, друг друга стоят…
– Ага! Вот теперь ты критикуешь старших!
– Помилуй, Настя. Что тебе делать в развивающей школе? Ты уже и так… вполне… ничего себе!
– Куда же мне идти?
– А наверное, в клуб веселых и находчивых…
Тут он представил, как Данаев,
Высокая женщина в наглухо закрытом бежевом плаще, заметив их еще с лестницы, приблизилась смущенно и несмело; лицо ее при этом напоминало непроницаемую строгую маску, и в свои тридцать три года она выглядела на сорок.
– Здравствуй, Восторк…
– Здравствуй, – ответил он ей без особых чувств в голосе. Ее появление уже не было столь удивительным для него. Антония попыталась дотронуться до Насти, но дочь ловко вывернулась и побежала прощаться с какой-то Аленой. Восторк медленно поднялся, не отводя от нее взгляда, не отрывая непристойно-любопытных глаз, будто сравнивая ее внешность с тем, что было раньше. Она отвечала ему безмолвной тоской и усталостью и не выдерживала прямого взгляда, что говорило только о том, что ей тяжело на него смотреть, либо она привыкла видеть совсем иное в его лице.
– Он не писал тебе? – спросила она, предварительно вздохнув.
– Он! – скептически повторил Немеркнущий. – Так говорят о надоевших мужьях.
– Иногда так приходится выражаться и надоевшим женам. Потому что стыдно и мерзко. Почему он не сообщит о своих обстоятельствах? Я бы освободила его…
– Антония! Вот у тебя есть то, что есть, и не думай о Трое больше, чем нужно. Я подозреваю, что он даже не догадывается, что его ящик блокируется. Мои все письма возвращаются назад. А ты спокойно бы занималась собой, не идет тебе это новое страдание, которое ты себе придумала…
– Взрослый стал? Разбираешься?
– А ты тоже считаешь, что Трой вырос раньше, чем я?
– А кто еще так считает? Ты сам? – она переменила позу, и в ее жестах стало проглядывать упрямое женское желание укусить в ответ.
– Я раньше очень восхищался тобой в детстве, потом в юности стеснялся и боялся… А после двадцати все это уже скучно и не хочется заморачиваться. Теперь я вне комплексов.
Антония безо всякого выражения поискала Настю глазами и, переводя разговор в бытовую плоскость, тем самым небрежно отгородилась от откровений, споров и похороненных фактов.
– Возьмешь ее к себе на воскресенье?
Восторк был совсем не против, но отпустил занудную статистику в ее сторону, никуда не целясь, ничего этим не преследуя:
– Стало быть, тебе – личную жизнь, Трою – свободу, а мне – Настю…И все это тоже входило в ваш причудливый брачный контракт?
Она ответила равнодушно и свысока:
– Мне казалось, ты всегда был рад очутиться на месте Троя. Кроме того, вы с Настей оказались в одной школе. Так что работай, волк-одиночка, ничто не выходит за грани твоих личностных и профессиональных интересов. Или… тебе заплатить?
– Давай, давай, – сказал он мрачно, – как раз, когда тебе деньги понадобятся, мне будет, что отдать без ущерба для себя.
И он удалился в сторону столовой, где и собирался провести свободное время до занятия с пятиклассниками.
10.
Свадьба Воркония состоялась в декабре 1990, когда младшему брату шел уже одиннадцатый год. Праздник проводили в одном из центральных ресторанов, недалеко от дома невесты. На регистрации Артем с родителями не был, потому что Селена настояла, чтобы он высидел все уроки. Они подъехали к банкетному залу к двум часам дня, но ждали до полдника, пока молодые прокатятся по всему Харькову. Трой был вместе с ними в машине, поэтому Артем провел пару часов в нехорошем душевном одиночестве, наблюдая, как монотонно выносят блюда и тарелки и время от времени загораживаясь самодельным английским словариком в целях подготовки к субботнему диктанту. Его терзали любые совместные с обоими родителями праздники. На них не было никакой надежды! Они смахивали на малых детей – они могли разодраться в общественном месте, а вот сын к десяти годам начал стыдиться и их криков, и своих заодно…
Когда стало много народу и все началось, Троя так и не пустили к Артему. Белокурая невеста с выразительными серыми глазами постоянно усаживала его вблизи себя, ставила рядом на всех фотографиях – и он стоял там и только мигал. Артем мало что понял из наряда молодой жены, запомнил только, что Влада Андреевна забрасывала ей монетками подол и что она пришла в белых сапогах, а потом переобувалась в уголке, опираясь на руку Воркония. И так она странно танцевала, еле двигалась в своем платье, в то время как его мама зажигала танцпол и одета была лучше всех!
А потом они шли по снегу в темноте длинной вереницей. Многие собирались переночевать у невесты, чтобы с утра взяться за домашние пироги. Селена упрямо твердила, что они едут домой, потому что Артему нужно завтра на английский. Она ругала отца за все обидные слова, которые он позволил себе утром, днем и вечером. Артем очень боялся, что отец услышит эти упреки и поддержит диалог. Он пытался отвлечь Селену на какие-то свои заботы – она живо от них отмахивалась; пытался внушить ей, что отец не следил за речью и имел в виду совсем другое, а может быть, даже списывал на жену свою кружившуюся голову…
– Не пори ты чушь! – воскликнула она. – Твой папаша не пьет!
Это, увы, соответствовало действительности. А выпила, к сожалению, мама. Два бокала. Не больше, чем остальные. Даже меньше. Хмельного дядю Колю жена добродушно вела под руку. А трезвый папа почему-то нападал на трезвую маму и называл ее пьяницей, и осуждал ее танцы, и винил ее за улыбки – и все-все это списывал на алкоголь.
А вот папины «сестры» (не папины, а между собой, но к папе какое-то отношение они имели!) пили больше, и у них текла косметика – но папа держал их в объятиях на каких-то захватанных фотографиях, которые потом показывал маме и заверял, что это было шуточное веселье планового отдела. Что он только поддерживал порядок и провожал всех домой, что он самый воздержанный – и у всех только на него и надежда. Но он не пил только потому, что алкоголь не держался в его организме и выходил наружу, а, как известно, добродетель по необходимости не является убежденной и истинной. Мама не верила и таилась, а потом начинала вещать об этом на площадях, на праздниках… И ничего хорошего это не предрекало.