Край воронов, или Троянский цикл
Шрифт:
– Теперь они разрисуют обложки и будут выполнять в них мои листочки, – думал Восторк. В августе он прочитал учебники, примерно понял, чему учить, а дальше принялся сам печатать на компьютере все задания. По его словам, назвать номер упражнения из книжки мог любой бездарный учитель. Конечно, были у детей отпечатанные в «Полиграфике» разноцветные «мультяшные» тетради, но использовались они в основном под конспекты восторженно – филологической мысли Восторка. Реальная его скрытая потребность диктовала внешнюю тягу к детскому творчеству; он изобретал все новые источники ребячьей живописи, и дети рисовали ему – дай только повод. Каждый день он увозил в машине несколько стопок работ по русскому языку и литературе, проверял
В эту пятницу он не нагрузился никаким скарбом, чтобы посвятить выходные Насте, Артему и всем тем, кому, если вспомнить, он еще что-то обещал. До вечера он просидел в учительской на диване, распивая кисломолочное и выставляя оценки. Без детей и без учителей школа приобретала для него особую прелесть – она начинала принадлежать ему целиком, у него на руках оставались ключи от всего развивающего отделения; он отбрасывал ботинки и разваливался на работе в различных вдохновенных позах, как дома…
В субботу с утра Немеркнущий обычно еле переставлял ноги и спотыкался на лестнице, спускаясь из спальни в кухню. Он долго не мог собраться, хотя практически не обращал внимания на свой внешний вид – в рабочие дни за это же время он молниеносно рисовал на глазах стрелки и убегал из дома уже в семь. Подъезжая к школе около восьми, он слушал звонок на первый урок по расписанию муниципального учреждения – и отправлялся через все здание в пустующий образовательный центр «Умка», чтобы сидеть там до девяти, набираться рабочего запала и строить радужные планы на предстоящие четыре-пять уроков. Войдя же в университет после половины девятого и застрявши на площадке второго этажа, оставалось только одно: ждать Артема. Снизу поднимались толпы юных созданий, и он сканировал их взглядом, представляя и себя молодым студентом, мысленно вписываясь в течение их жизней. Когда ему было 17 лет, он, как и многие, считал поступление в главный государственный университет престижным для себя, однако не поступил по совсем иным причинам, в то время как народ проваливал экзамены, но не отказывался от своей мечты. Восторк назвал здание сельской школой из-за расположения боковых лестниц по обеим сторонам главной! В Государственном Техническом архитектура была хитрее: переход на верхние этажи можно было вполне обнаружить в неожиданном месте – в стенном проеме между двумя широко расставленными аудиторными дверями, например. Там можно было прятаться и уединяться на подоконниках среди рассыпанных окурков – что только в этом хорошего? Но теперь, стоя на ступенях центральной лестницы и подпирая спиной перила боковой, он испытывал неприкрытую гордость – и в состояниях ее несвоевременной зашкаленности он был готов по-американски класть ноги на стол в кафе «Старый Замок», что читалось у него на лбу и чем он травмировал персонал. Имея дома подъем в рай, он уже не думал о пыльных прокуренных лестницах, пронизывающих двенадцать этажей Технического вместо скромных четырех Главного…
Они с Артемом висели в этом университете и на социальной лестнице. Раз в неделю посещали пары своего руководителя Октора Грайворонского, на которых он читал лекции филологам третьего курса; при этом Восторк являлся бывшим дипломником все еще не защитившегося аспиранта из команды того же Октора, и теперь, встав с прежним преподавателем на одну ступень, он совершенно запутался в своих научных связях. Костя Едейко по этому поводу удачно шутил:
– Смотри, Восторк, защитишься раньше меня!
Октор Тихонович являлся без пяти минут девять, отпирал кафедру истории древних языков и типологии культур; заговорчески улыбаясь, запускал туда обоих молодцов и пил на их глазах зеленый чай. Это был высокий статный мужчина лет сорока в бежевом костюме с черным зонтом. Незамутненность его лазоревых глаз и проседь в каштановых волосах придавали ему святости, под маской чего он изощренно острил, обращался к аспирантам на «ты» и вместо приветствия мог потрепать чьи-то всклокоченные с утра волосы. Сверившись по разным часам, он начинал читать теорию перевода на отборнейшем интернациональном языке. Девочки и избранные мальчики рассаживались вокруг круглого стола, преданно глядя на него. Артем ловко строчил, почти не отрывая пера от бумаги. Восторк не понимал половину, но каждый раз довольно уверенно с умным видом заполнял три страницы с узкой линовкой грамматически осмысленными английскими фразами. В этой аудитории они недавно познакомились; Артем вошел, уже разыскивая его глазами, потому что Октор много рассказывал о новом парне; Восторк же, напротив, об Артеме даже не догадывался, хотя дружба последнего с Грайворонским насчитывала славных двенадцать месяцев.
– Я уже на пятом курсе начал к нему на лекции ходить в пединституте. Теперь здесь хожу…
– И часто аспирантам приходится повторять то, что они уже изучали? – осведомился Восторк довольно кисло.
– Это на всю жизнь! Из тебя ведь преподавателя готовят!
– А школьное учительство будет засчитываться?
– Но ты ведь не занимаешься с детьми своей ономастикой?
– Могу и заняться. А почему же ты не пошел в педагоги?
– Подумал, раз ты уже трудишься, я буду лишним!
– Вот как? Тогда придется тебе написать за меня диссертацию.
– Видишь? Ты уже осознаешь, что лучше соискателю быть фрилансером, свободным человеком с неукротимой мыслью. Кстати, каждый десятый выпускник педагогического так и не становится учителем…
– А товарищи смежной специальности не могут занять свободные вакансии! Можешь ли ты себе представить: сначала мне приходилось объяснять, откуда в техническом университете взялся гуманитарный факультет, потом я доказывал, что преподаватель филологии круче, чем просто учитель русского. И в итоге, меня браковали за недостаточный объем производственной практики.
– Разумеется, в традиционке нужна методика. А ты кто? Махровый теоретик. Скорее всего, ты приходишь в класс и говоришь: «Ну, дети, я не знаю, что вам может быть непонятно в этой орфограмме… А давайте мы с вами лучше обсудим хезитацию в вашей речи…»
– Да ладно, – препирался Немеркнущий. – У нас защищалась одна сокурсница по хезитации как раз; я в зале сидел и ничего не понял…
– О! – засмеялся Артем. – Как можно понимать чужую тему, если сидишь, уткнувшись в свою дипломную работу?! Ты хотя бы ухватил ключевое слово из ее выступления, а я-то все равно что один защищался!
– А я на семинарах к чужим ответам совсем без внимания относился, думал в это время, что бы самому сказать. Всякие доклады, рефераты – я слушаю и слышу набор слов! Даже на работе сначала страшновато было – как у детей дискуссии проводить… А они теперь друг за другом высказываются – и ты представь, я все воспринимаю, мне интересно, и ответы у меня сыплются как заранее готовые. Не ожидал от себя!
– Звездная ты личность! Очутившись в центре внимания, такие, как ты, сияют еще сильнее – в том числе и засчет внезапного просветления мозга! Кстати, если содержимое средней школы не повергло тебя в отключку – это уже первый шаг в любую методику. Я-то, честно признаться, на той же практике так подзагрузился общением с детьми, что чуть не повесился на шторе! Не знаю, почему я этого не сделал…
– И что, собственно, сложного в традиционном обучении? Ты пол-урока рассказываешь, они пишут, потом ты сидишь – они выходят к доске, ты – «да» либо «нет» и хлоп оценку. А мне в ЦРО на собеседовании сказали, что требуется хороший филолог, а работать с детьми они сами научат.
–Я знаю это веяние. Речь примерно о том, чтобы у детей физкультуру вел спортсмен…
– У них всерьез все перевернуто с ног на голову. Спрашивают: «А у вас хватит теоретической базы для пятого класса? Может быть, для начала возьмете 2У и 2М?» Тут я выпал в осадок.