Крайне аппетитный шотландец
Шрифт:
— Нет, тебе нужно научиться быть в одиночестве. И ты принимаешь поспешные решения. Всегда так делала. — Говорит Айви печальным тоном. — Возьми, к примеру, курсы по восковой депиляции.
— Но мы говорим не про курс, который обойдется мне в несколько долларов.
— Двести пятьдесят фунтов!
— Мы говорим о моем замужестве. Обо мне.
— Я говорила тебе не уезжать — или, по крайней мере, подождать меня.
— Я хотела путешествовать. А не в отпуск поехать!
— Но, а что с твоей мамой...— Она замолкает; она имеет в виду, когда мама решила продать
Все это правда. Я действительно встретила Маркуса во время своего путешествия, на частном пляже Ко Самуи, на самом деле. Мы с Эллой, шведской туристкой, с которой я познакомилась ранее, пробрались на вечеринку, которую он устраивал. Мы были слегка навеселе, а потом набрались еще больше, но, когда нас за руки и за ноги притащили к воротам, Маркус остановил охрану и сказал им, что мы были из его тусовки. Мы, со своими грязными косами, очками Гавана и шелковыми саронгами. Мы выглядели настолько неуместно, тусуясь в его пляжном доме с его европейскими приятелями.
У него всегда был ужасный вкус в выборе друзей.
— Не то, чтобы я планировала это. — И не то, чтобы мы перепихнулись или типа того. После Рори я совсем не собиралась этого делать. Просто так случилось, что я продолжала натыкаться на него. Первый раз — через пару дней в соседнем городке. Затем в Паттайе на следующей неделе. Я была польщена, потому что стало очевидно, что он следовал за мной, организовывая эти случайные встречи. По правде говоря, я была ослеплена. Кто не хотел бы быть желанным, после того, как его использовали, а затем презренно отвергли? По крайней мере, так я тогда рассуждала.
В то время он вел себя, как идеальный джентльмен, и вскоре мы с Элли перестали останавливаться в ужасных лачугах, чтобы тусоваться с ним. Пятизвездочные отели, шампанское и вечеринки на огромных яхтах с более взрослыми, искушенными мужчинами. Но, я не спала с ним. Может это и привлекало его. Он относился ко мне, как к своей принцессе. Ну, в начале, по крайней мере. И, к тому времени, как Элла улетела в Австралию, он попросил моей руки.
Я понимаю, что Айви все еще говорит, хотя крик был бы более уместным.
— ты должна жить. Двадцать один и замужем! Ты никогда не жила самостоятельно — никогда не обеспечивала себя сама! Ты ничего не знаешь об оплате счетов или ведение банковского счета, или всех этих вещах.
— У тебя это звучит, как клише. Словно он был моим папиком или кем-то в этом роде.
— Это все равно, что сказать, что Геббельс был немного расистом! — Она резко качает головой, чуть более драматично, чем ее обычная тактичность позволяет. — Он несомненно был папиком! Да, конечно, он был сексуальным, учитывая его загар и искушенность более зрелого мужчины. И богатым. Он заботился о тебе, хотя не всегда так, как должен муж.
— Ему едва исполнилось тридцать, когда я познакомилась с
— Я сказала, как с гребаной Рапунцель, запертой в башне из слоновой кости!
— Это не правда — у меня была социальная жизнь. Я работала!
— В его кругах, где он мог присматривать за тобой. Фин, ты никогда не приезжала домой. Никогда не навещала меня, ни разу пока я была здесь, или в Америке, или на съемочной площадке. Только я гостила у тебя.
— Я думала, тебе нравилось навещать меня.
— Конечно нравилось. Жить в роскоши было сродни глазури на торте, но ты никогда не задумывалась, почему не поддерживала связь со своими друзьями из университета? Почему никогда и никуда не путешествовала без него?
В тот же момент я чувствую себя предательницей, потому что конечно задумывалась. Особенно после года нашей супружеской жизни, который был словно медовый месяц, но говорить о мертвых плохо как-то неправильно. Звучит жалко, но тогда это не могло не очаровать меня — быть любимой так сильно, что он не мог вынести разлуки со мной. Позже, возможно уже не так сильно. Потом это казалось, в лучшем случае, глупой отговоркой. В худшем — ложью, чтобы контролировать меня.
— Я думала, он тебе нравился, — тихо сказала я.
— Нет, он тебе нравился. Или ты его любила, как угодно, — говорит она, пренебрежительно махнув рукой. — Этого было достаточно, чтобы я держала рот на замке. Я терпела его, молчала и держала свои мысли при себе, потому что я тебя люблю, а он был твоим выбором. Но я ненавидела, каким снисходительным он был по отношению к тебе. Ты словно на цыпочках ходила вокруг него. Я ненавидела, каким по—тихому контролирующим он был. Ненавидела это, Фин.
— Мы много раз ругались по этому поводу, — бормочу я, не в состоянии встретиться с ней взглядом. — Было гораздо проще жить по его принципам. Слушай, — говорю я, мой голос звучит увереннее. — Я не была какой-то запуганной женой.
Это не первая ложь в его защиту, но выражение лица Айви настолько непреклонно, что я делаю в некотором роде признание.
— Знаю, он любил манипулировать. Но во всех успешных браках компромисс — это ключ.
Правда в том, что я считаю, что во всех отношениях один партнер уступает немного больше, чем второй, и так случилось, что мне досталась эта роль.
Я сразу же чувствую себя плохо; разыгрывать безутешную жену, когда я не имею права быть ею. Дело не в том, что я не скорблю, потому что я оплакиваю его, но мое горе не идет ни в какое сравнение с чувством вины, которое гложет меня ежедневно. А теперь я чувствую себя виноватой, потому что никогда не доверяла Айви, чтобы сказать ей, что я начала замечать все это. Виноватой в том, что у меня по-прежнему возникают такие предательские мысли, даже несмотря на то, что он умер.
— И даже теперь ты хочешь цепляться за это? За эту любовь? Даже после всего, что он натворил? — неверие отражается в ее тоне и на лице.