Крайние меры
Шрифт:
— Упоминал ли он когда-либо о своих учителях? О Данкане Клайне, например?
Мичэм посмотрел Питтману прямо в глаза и бросил:
— Это не имеет никакого отношения к книге о системе образования.
— Простите, не понял?
— Вы здесь вовсе не потому, что пишете историю Гроллье. — Мичэм порывисто поднялся. — Вы все знаете о Гроллье. Ходите вокруг да около, говорите намеками, но вам все известно.
— Не понимаю.
— Иначе вы не упомянули бы Данкана Клайна.
— Он преподавал политологию в группе, которую оставил ваш отец.
— Данкан Клайн был сексуальным извращенцем.
Потрясенный
— Извращенцем?
— Вы хотите сказать, что не знали этого?
Казалось, с Мичэма спала броня и он остался совершенно беззащитным.
— Что-то там произошло, это мы знаем, — сказал Питтман. — Настолько необычайное и трагическое, что Джонатан Миллгейт не мог забыть об этом даже на смертном одре.
— Не знаю, о чем говорил Джонатан Миллгейт. Знаю, что сказал отец, когда я собрался определить своих мальчиков в Гроллье. Отец тогда, вопреки обыкновению, дал волю эмоциям и заявил, что его внуки ни при каких обстоятельствах не будут учиться в Гроллье. В любой другой школе, только не там. В Гротоне, например, эту школу он в конечном итоге окончил сам, после чего поступил в Йель.
— Но почему ему так не нравилась Гроллье? — спросила Джилл.
Мичэм хмуро смотрел в пол, видимо, колеблясь, и наконец решился:
— Пожалуй, пора сказать все. Вряд ли в Академии с тех пор что-нибудь изменилось. Должен же кто-то положить конец этому.
— Поточнее, пожалуйста. Чему положить конец?
Мичэм нервно барабанил пальцами по бокалу.
— Но это не для печати, — помолчав, произнес он.
— Как вам будет угодно.
— Да, именно так. — Мичэм, казалось, боролся с собой, выдавливая слова. — Этот преподаватель великой школы, политолог Данкан Клайн был педофилом.
Питтман в недоумении уставился на него.
После недолгого колебания Мичэм продолжил:
— В закрытой школе для мальчиков он чувствовал себя как рыба в воде. Из рассказов отца я понял, что Данкан Клайн был блестящим преподавателем, остроумным, веселым. Он умел увлечь даже самых талантливых, словом, являлся харизматической личностью. К тому же, очевидно, был прекрасным спортсменом, преуспевающим в академической гребле. Из каждого нового класса он отбирал наиболее способных — небольшую группу из пяти-шести человек — и вел их через все годы обучения в Гроллье. Подозреваю, что при отборе он руководствовался и тем, насколько далеки мальчишки от своих родителей и насколько сильно нуждаются в субституте отцов. Во всяком случае, мой отец никогда не был близок к своему папочке. Данкан Клайн проводил с ними свои семинары. Тренировал их в гребле, и его группа регулярно обыгрывала на дистанции официальную команду Гроллье. Постепенно у учителя и учеников возникали все более интимные отношения, до тех пор пока... Я уже сказал, новая группа из каждого года поступления. Одни кончали, на их месте появлялись другие.
Питтман почувствовал приступ тошноты.
С выражением брезгливости на лице Мичэм отпил мартини и продолжил:
— Отец отверг домогательства Клайна. Тот отступил, но затем снова взялся за свое, уже более настойчиво. Отец наотрез отказался, и тогда Клайн либо от ярости, либо от страха быть разоблаченным сделал для отца пребывание в школе невыносимым, ставил перед ним немыслимые задачи и издевался, когда мальчишка оказывался неспособным их выполнить. Академические успехи отца упали так же, как и состояние его духа. Дома во время пасхальных каникул у него, видимо, произошел нервный срыв, и в Гроллье он больше не вернулся.
— Неужели родители вашего отца ничего не могли предпринять против Данкана Клайна? — с негодованием спросил Питтман.
— Предпринять? — Мичэм в недоумении посмотрел на Питтмана. — Что же, по-вашему, они должны были сделать?
— Сообщить обо всем властям. Поставить в известность директора Академии.
Мичэм взглянул на Питтмана, как на идиота.
— Сообщить?.. Вы, вероятно, не очень хорошо представляете себе ситуацию. Начало 30-х. Расцвет консерватизма, преследования. Уверяю вас, о совращении детей никто и заикнуться бы не посмел. Во всяком случае, в приличном обществе. Бесспорно, аристократы молчаливо признавали существование такого порока, очень редкого, по их мнению, и уж, конечно, не в избранном обществе, а где-то в низах, среди бедняков.
— Великий Боже, — только и смог произнести Питтман.
Мичэм волновался, и чем дальше, тем больше. Он отпил еще мартини и продолжил:
— Таково было в те времена господствующее мнение. Академия Гроллье всегда похвалялась своими выпускниками, губернаторами, сенаторами, конгрессменами. Затесался среди них даже один президент Соединенных Штатов. Так что заявить о каких-то сексуальных домогательствах на территории столь великого учебного заведения значило бы поставить под сомнение репутацию многих и многих весьма уважаемых людей. Подобное заявление просто не приняли бы в расчет, обвинив разоблачителя либо в глубоком заблуждении, либо в злонамеренности из-за собственной низкой успеваемости. А если быть до конца честным, то когда мой отец рассказал все своему отцу, тот влепил ему пощечину, обозвал лжецом и запретил впредь говорить об этой мерзости.
Изумлению Питтмана не было предела.
— Итак, мой отец держал все в тайне до тех пор, пока я не собрался отдавать сыновей в школу Гроллье.
— Убежден, остальные школьники подтвердили бы заявление вашего отца, — сказал Питтман.
— Вряд ли. Родители просто не позволили бы своим отпрыскам лезть в такую грязь. В любом случае разговор мы ведем беспредметный. ДЕЛО ТАК ДАЛЕКО НЕ ЗАХОДИЛО.
Голубые глаза Джилл светились азартом. Подавшись всем телом вперед, она спросила:
— Хотелось бы знать, все ли «Большие советники» были объектами сексуальных домогательств Данкана Клайна? Или кто-то из них его отверг?
Какое-то время Мичэм внимательно изучал свой бокал, потом ответил:
— Их было немного, всего несколько человек, и они продолжали посещать его семинар. Отец мне все рассказал, когда мои сыновья уже поступили в среднюю школу, и было слишком поздно предпринимать что-либо против самого Клайна. Он умер в начале пятидесятых. К тому времени он вышел в отставку и жил здесь, в Бостоне. День, когда отец прочел в газете о смерти Клайна, оказался самым счастливым в его жизни, а у него их было так мало. Поверьте!