Крайняя маза
Шрифт:
– Твою бабу уважаемый человек заказал... Авторитет. Приятель той бабы из десятой квартиры.
– За что заказал? – решив, что пленник наводит тень на плетень, Смирнов напоказ зевнул.
– Они машины во дворе одновременно парковали. Он напер на нее, что слишком близко свою поставила, а она в ответ такое сказала, что авторитет полчаса в психику в пригодность приводил. И его баба это видела.
– Это Юля может, – начал верить Смирнов.
– Так что вляпался ты, – искренне посочувствовал Шура. – Замочат тебя теперь...
– Не ты ли?
– Это как прикажут.
Смирнов
– А как зовут авторитета? Может, мне пойти к нему, извиниться за подругу?
– Паша Центнер его зовут. Он из...
Шурик назвал известную криминальную группировку. Смирнов задумался. На душе его стало кисло.
– Его люди знают, что я... – начал бандит ковать железо, пока горячо. Он решил, что ситуация меняется в его пользу.
– У меня находишься? – прервал его Смирнов.
– Конечно. Я могу замолвить за тебя словечко... Пойдешь потом, поползаешь в ногах, может и простит Паша. На него иногда такая доброта находит, не отвяжешься.
– Попросить это можно... Но как бы накладка не вышла. Начну я ползать, а он спросит: "Да ты кто такой? Чего дурью маешься?" Доказательства мне, короче, нужны... Без них хана твоему анальному отверстию. Третья степень и никаких гвоздей, кроме дефицитного антрацита.
Зад Шуры затрепетал.
– Какие еще доказательства?
– Ну, что ты не лжешь, и вся эта история началась с того, что Юлия поставила свою машину слишком близко к машине авторитета. И кроме этих доказательств я хотел бы услышать от тебя нечто такое, что убедило бы меня не убивать тебя.
– Меня заставили! – скривился Шура, потеряв самообладание. – Мне даже денег не платили! Если бы я этого не сделал, мою мать и дочку семилетнюю, у нее живущую, табуном бы изнасиловали! Вот если бы тебе сказали: "Не трахнешь по пи...де эту сучку – мои люди натянут твою мать!", чтобы ты сделал?
– Это заявление насчет шантажа также требует доказательств, – проговорил Смирнов, чувствуя, что почва у него под ногами дрогнула. – Судя по всему, ты парень развитый, и можешь придумать что угодно.
Зазвонил сотовый телефон, лежавший в кармане брюк Шуры. Евгений Александрович вынул его, поднес к уху, включил и услышал глухой голос: "Ну, что замочил Смирнова?"
– Завтра... – буркнул в сторону Смирнов.
– Лады. Шеф приказал и бабу его замочить... Когда нарисуется. Усек?
– Усек, – ответил Смирнов.
– Имей в виду, Жакан твою мамашу с твоей малолеткой пасет. Аршин знаешь у него какой? Порвет на фиг!
Опустив замокший телефон, Евгений Александрович задумался. Несвоевременно возникшее сочувствие к бандиту выбивало его из колеи, как он не старался в ней оставаться.
– Ну что? Понял, в какие игры играешь? – голос Шуры стал презрительным. Он торжествовал, забыв, что пленники должны вести себя соответственно своему положению.
Колебавшегося Смирнова его тон покоробил. Евгений Александрович, немало испытавший на своем веку, легко выходил из себя. Если бы Шура это знал, или просто удержал себя в руках, все пошло бы по иному.
Но Шура
Шура завыл, стараясь не дергаться.
Смирнов неожиданно успокоился.
Он почувствовал себя другим человеком.
Владыкой боли и судеб.
И решил отметить перемены бутылочкой пива.
– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросил он, усаживаясь в кресло с пенящимся бокалом. Паяльник в бандите выглядел органично.
– Жжется, падла, – как-то буднично ответил Шурик. Он ожидал худшего.
– Это тебе кажется, – ответил Смирнов, отпив полбокала. – Он не жжется, а сжигает.
– Надо нам с тобой как-то договариваться, – обернул лицо мученик. – У меня есть предложение...
– Какое предложение?
– Вынешь эту штуку из задницы, расскажу.
Смирнов встал, подошел к Шурику и неожиданно для себя включил паяльник в сеть. Кураж нападал на него всегда неожиданно.
– Вынь, дурак, вынь, – завиляла задом жертва куража.
Смирнов вынул. В комнате неприятно запахло.
– Испортил, гад, паяльник! Недавно ведь покупал... – поморщился он и пошел на кухню к мусорному ведру.
Вернувшись в комнату, растворил форточку. "Черт, все-таки нет в изуверстве никакой эстетики, – думал он, глядя в окно. – Ну, правильно... Эстетика – это красота, это красота жизни, ее органичное развитие. Нет эстетики мучений. Невозможно сочинить и поставить Седьмую симфонию воплей. Но ведь ручьи крови, текущие из трупов, завораживают? Сам видел в Душанбе и на Кавказе. Симфония воплей... Интересно..."
– Слушай, ты, – обратился он к морщившемуся от боли Шурику. – А у тебя слух есть? Петь короче, умеешь?
– Петь не пою, но на баяне и аккордеоне играю. А что?
– А давай, сыграем на твоем теле. Я тебя буду ножом колоть, а ты будешь вопить складно. Если получится бельканто – отпущу.
– Давай, коли, – неожиданно спокойно ответил Шурик. – Только имей в виду, что к половине восьмого приедет Мария Ивановна и с ней Паша Центнер, ейный полюбовник. Мое бельканто они непременно узнают, и тебе тогда настанет полный и безоговорочный ежик в тумане.
– А какое у тебя предложение?
– Угробить Пашу Центнера. Тогда и тебе, и мне спокойней будет. Ты, фашист и гестаповец, еще над ним поиздеваться сможешь. А над истинным грешником издеваться приятно, это, можно сказать богоугодное дело. Это совсем не то, что надо мной, шестеркой, издеваться.
В квартире наверху заходили.
– Сейчас закричу, – предупредил Шурик.
Смирнов заклеил ему рот липкой лентой, и, устроившись в кресле, задумался. Убивать пленника и по частям выбрасывать его в унитаз ему не хотелось. Об этом противно было даже подумать.