Крайняя маза

Белов Руслан

Расчленять в ванной труп.

Мазаться в крови.

Рубить кости на кафельном полу.

Покупать для этого топор, как показывали в позавчерашних криминальных новостях.

Нет, эта симфония не для него. И злости почему-то нет... Любимую женщину изнасиловали, а злости нет. И все из-за этого дурацкого чувства, что этот негодяй-насильник, Юлия и он, Смирнов, являются винтиками одного механизма... Может ли один винтик ненавидеть другой? Нет, не может. Они трутся, и что-то движется. Или крутится на месте.

Значит, придется отпускать этого Шурика.

Но отстанет ли он после этого?

Что он делал в доме сегодня? Знал ведь, что Мария Ивановна в половине восьмого приедет и приедет не одна.

Значит, меня дожидался? Зачем?

Если бы хотел пырнуть, не вывалился бы на меня как зеленый фраер.

Значит, хотел что-то сказать? Что-то предложить?

Что?

Только то, что сказал и предложил.

Хотел предложить избавиться от Паши Центнера. Избавиться от человека, который поклялся унизить, а потом и уничтожить Юлию.

Надо его развязывать...

7. Паша Центнер на кону

Спустя пятнадцать минут на журнальном столике лежал основательно измятый тюбик тетрациклиновой мази. Шурик, задумчиво его покручивая, сидел на диване. Время от времени он брал тюбик в руки и внимательно рассматривал надписи.

Евгений Александрович смотрел на него, как на приведение. "Позавчера насиловал Юльку, только что стоял на карачках с паяльником в заднице, потом в ванной смазывал ее тетрациклином, – думал он, – а сейчас сидит и соображает, с чего начать со мной разговор – с футбола, последней книги Александры Марининой или соленого анекдота".

Шурик прочитал его мысли.

– Знаешь, я вчера слышал, как одна женщина советовала другой: Не бери в голову, бери в рот. И ты не бери ничего в голову. Сейчас время такое – нельзя в голову ничего брать.

И засмеялся:

– Ничего, кроме черной икры и шампанского и тому подобного. Но на них надо заработать...

От смеха у него заболело в известном месте, и он испуганно наморщился.

– Хватит паясничать. Говори, что предлагаешь, – бросил Смирнов, думая о том, что бутылочка хорошего винца была бы сейчас в самый раз. С вином в крови все кажется удобоваримым.

– Я бы хотел несколько... несколько переиначить дело... – начал Шурик, покачиваясь( так болело меньше) и пытливо поглядывая на Смирнова. – То есть, выражаясь прокурорским языком переквалифицировать его из убийства из мести в Божью кару с последующей конфискацией части имущества.

– Ты что имеешь в виду? – насторожился Смирнов.

– Дело в том, что наш подопечный весьма состоятельный человек. И деньги предпочитает хранить в долларах. Я предлагаю гм... лишить его жизни не за что-нибудь, а за бесчисленные преступления, лишить, а потом ограбить.

Сказав, Шура сморщился, встал и заходил по комнате, осторожно переставляя ноги. Более в тот вечер он не садился.

– Не ограбить, а вернуть его нечестным путем приобретенные средства в чистые руки, то есть экспроприировать их... – поправил Смирнов.

– Как хотите, милейший. Экспроприировать, так экспроприировать. По мне хоть в лоб, хоть по лбу. Но и убить тоже придется. У Паши блюдечек с золотыми каемочками отродясь не водилось.

– План есть? – спросил Евгений Александрович, внимательно рассматривая собеседника. "В начале недели играл жестокого бандита-насильника, несколько минут назад – изображал "шестерку", а теперь косит под уважающего себя человека, то есть Остапа Бендера нашего времени, – думал он. – Кто же этот хрен на самом деле?"

Шура некоторое время переминался с ноги на ногу, поглаживая то одну ягодицу, то другую.

– Нет. Вернее есть, но так себе, без выдумки и весьма прямолинейный. Типа подорвать дверь, ворваться в противогазах и вовремя смыться. Вам же, без пяти минут доктору наук, я думаю, не составит особого труда придумать нечто такое, что и профессору Мориарти Конан Дойля было бы не по мозгам.

– Ну-ну...

– Естественно, мой друг, я сообщу вам все, что я знаю об этом типе.

– Валяй, сообщай, – Смирнову стало скучно. "Милейший", потом "мой друг" после паяльника – это было безвкусно.

– Ну, я буду все подряд говорить, а ты уж сам потом систематизируешь, перешел на "ты" Шура. – Так, значит, Паша Центнер. Пятьдесят четыре года, сто девяносто пять сантиметров, сто двадцать килограммов, нервный, умный, но весьма и весьма суеверный, знаменитый пивной животик, лысый в ноль и, невзирая на полноту, совсем не добродушный. Блатной музыкой обычно пренебрегает, имеет высшее техническое образование и диплом торгового техникума, которым гордится, потому что учился в нем на одном курсе с вором в законе и ныне весьма известным в политике человеком, не буду называть его имени, дабы не оскорблять твои верноподданнические чувства. И сам он человек, понятно, известный, охрана у него на второй машине ездит, бычки будь здоров. Но к бабе этой, Марии Ивановне, любовнице своей, он приезжает один, в парике и не на своем любимом синем джипе, а, стыдно сказать, на "копейке". Приезжает в пятницу – если не праздник – и всегда с Марьей Ивановной, и всегда к половине восьмого. Уезжает между девятью и десятью, когда выпивший, когда трезвый. Наехать на него можно только во время этих визитов. В другое время бесполезняк – такие ребята вокруг него, никакого ОМОНа не хватит. Что еще? Что психованный он, говорил?

Смирнов кивнул.

– А, вот еще что! – вспомнил бандит. – Он на погоду плохо реагирует. Как антициклон идет, так он совсем борзеет, на людей бросается. Однажды ночью, в каком-то крутом ресторане, ему не понравились круглые уши официанта, так он их вилкой истыкал. Заставил охранников оттянуть их в сторону, облил сметаной и, дико хихикая, тыкал, как в пельмени. А потом приказал принести ножницы и по краям обрезал. А супругу, ухохочешься, нет, не супругу, а ее бедную задницу, так в унитаз загнал, что службу спасения с кувалдами вызывать пришлось. Через полтора часа, когда он отошел и делами занялся. А так ничего, компанейский мужик, на храмы, мечети и даже синагоги жертвует, спичечные этикетки коллекционирует, амулеты разные... Вот, пожалуй, и все.

– Достаточно, – задумчиво проговорил Смирнов. – Кажется, из всего этого можно кое-что выжать...

– Двери у нее железные, двойные. И не подорвешь их, я уже говорил. Лестничную площадку разнесет, а их, может быть, только поцарапает.

– Знаю...

– А в подъезде или где-нибудь еще его гасить жалко... Денежки тогда при его бабе останутся.

– Так ты же говорил, что они вдвоем с Марьей Ивановной всегда приходят?

– Понимаешь, вдвоем-то вдвоем, но сначала она поднимается в квартиру, потом, минут через пять – он. И всегда после ее звонка по сотовому.