Крайняя маза

Белов Руслан

– Да, жалко будет денег... – согласился Смирнов, принявшись задумчиво рассматривать ногти.

Шурик смотрел на ушедшего в мысли Евгения Александровича некоторое время, затем кашлянул и спросил:

– Так ты из-за женщины своей его доставать будешь или из-за денег? Скажи, мне интересно.

– Спирт будешь? – спросил его Смирнов. Шурик понял, о чем только что напряженно размышлял его визави.

– Давай. Может, не так ныть будет.

– А что, болит?

– Еще как!

– Разбавленный будешь?

– Естественно.

Смирнов сходил на кухню, принес два стограммовых пузырька брынцаловского разлива ("Только для наружного применения!") и две зеленых эмалированных кружки.

– С полевых времен их берегу, – разливая спирт, кивнул он на них. – Я геолог, пятнадцать лет по горам-пустыням лазил и из таких вот кружек пил. Ну, давай за успех нашего совершенно безнадежного предприятия!

И выцедил спирт мелкими глотками. Поставив кружку, спросил:

– А ты чего не пьешь?

– Разбавить бы надо...

– А... Извини, забыл. По мне – это барство. Сейчас воду принесу.

– И закусить чего-нибудь...

– Ну, ты даешь... Разбавить, закусить... Сразу видно – городской человечек.

Смирнова развезло, и он куражился. Он забыл, что разговаривает с человеком, изнасиловавшим его будущую жену.

Спустя несколько минут спирт был разбавлен. Выпив, Шура зацепил вилкой кусочек лосося в собственном соку и понес ко рту.

– А ты хорошо подумал? – остановил его Евгений Александрович свинцовым взглядом.

– Насчет чего?

– Насчет закуски. Ты что, забыл, откуда она боком выходит?

Шура, вернув лососину в банку, отложил вилку в сторону.

– Теперь ты три недели будешь внутривенно питаться, – усмехнулся Смирнов.

– Чепуха. У меня врачуга один есть, так он за день от четвертования вылечит.

– Ну-ну, – зевнул Смирнов. По телевизору показывали идиотский американский мультфильм. Серые волки в форме, очень похожей на немецко-фашистскую, осаждали дом Наф-Нафа.

Шура смотрел мультик с минуту, затем осторожно потер ягодицу и, пробормотав:

– Пойду еще тетрациклинчиком смажу... – двинулся из комнаты.

– Может, мумие тебе дать? – спросил вслед Евгений Александрович. Он был в духе. – У меня памирский есть, сам собирал. Пару раз смажешь, и как новый станет, снова можно будет паяльник вставлять.

– Давай! – пропустив шутку мимо ушей, обрадовался страдалец.

Смирнов вынул из ящика стенки целлофановый пакетик, черный от цвета содержимого, и с ироничной улыбкой вручил его страждущему.

Спустя некоторое время Шура вернулся в комнату.

– Так ты скажи, из-за чего Пашку-Центнера доставать будешь – из-за женщины своей или из-за денег? – спросил он, присев на корточках перед Смирновым.

– Из принципа, – Евгений Александрович купался в облаках опьянения. – Я тебе честно скажу, по-пьяному: таких женщин, как моя Юлия изнасиловать невозможно. Они, понимаешь, есть данность, они существуют даже не как спутники Юпитера, – спутники могут разрушиться, – а как закон Бойля-Мариотта. А закон Бойля-Мариотта изнасиловать невозможно. Кстати, ты, негодяй, тоже существуешь как данность, так же, как существует коэффициент поверхностного натяжения... И поэтому тебя тоже изнасиловать невозможно, что я и доказал неопровержимо с помощью простейшего электронагревательного прибора. И Пашу Центнера тоже нельзя наказать или изнасиловать. Изнасиловать можно меня, благоговеющего перед красотой природы и женщин, меня, воспитанного на моральном кодексе строителя коммунизма, Майне Риде и Окуджаве.

– А ты быстро пьянеешь... – сочувственно сказал Шурик.

– После паяльника опьянеешь... – раскис Евгений Александрович. – Я же его не тебе, я же его себе, фигурально выражаясь, в жопу совал...

– Спасибо... Кстати, коэффициент поверхностного натяжения можно легко изменить посредством вливаний.

Смирнов, безголосо мурлыча "В склянке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела гордо и неторопливо", пошел на кухню и вернулся с двумя пузырьками темного стекла. Они выпили.

– Так значит, ты Пашу Центнера кидать будешь из принципа? – спросил Шура, с завистью наблюдая, как смачно Смирнов закусывает лососем в собственном соку.

– Да нет... – помрачнел Смирнов. – Понимаешь, месть не в моих принципах. Я никогда никому не мстил. Вот только тебе. И ведь не получилось. По роже твоей видно. Видимо, нельзя таким, как ты, отомстить... Как нельзя отомстить закону Ома, всемирному тяготению или постоянной Планка.

– Можно...

– А что это даст? Местью ничего не вернешь и ничего не докажешь. А Пашу Центнера я хочу кинуть, потому что не хочу терять Юльку... Она меня любит, но как-то по-особому. По-своему. И уважает так же. Она считает, что я всего лишь могу месяцами ходить по заснеженным горам и раскаленным пустыням, ходить немытым, не евши, не пивши, всего лишь могу выбираться из лавин и подземных завалов... И еще спасаться, спасать, играть мизер в темную на тройной бомбе, а также с энтузиазмом кормить комаров и энцефалитных клещей. А чувствовать рынок, держать нос по ветру, продавать и перепродавать не умею, ни товар, ни людей, ни фьючерсы... И к ближним отношусь сообразно их достоинствам, а не силе или положению. И потому я дефективный, и потому все, что из меня можно сделать, так это положить в банку с формалином и детям в младших классах показывать, чтобы они, не дай бог, не стали такими.

– Значит, ты хочешь уломать Пашу Центнера самоутверждения ради?

– Да. Я его хочу достать... Достать. Я хочу доказать Юлии, что статью об очаговых структурах Кавалеровского рудного района написать труднее, чем убить и ограбить известного в науке, извиняюсь, просто известного воровского авторитета.

– Меня ты уже достал...

– Что, хорошо говорю? Когда я пьян, я всегда хорошо разговариваю.

– Как тебе сказать... Хорошо говорят – это когда слушающие хорошо понимают. А тебя фиг поймешь, да и каждый лох, послушав твои речи, сразу почувствует, что не нужно понимать, потому что сквозняк у тебя от несварения жизни прет.

– А ты – философ... – раздобревший Смирнов хотел положить руку на плечо Шуры, но рука не смогла это сделать. – Кати, что ли домой? Сюда больше не приходи. Я завтра с утра к другу потихоньку перееду, а ты скажи Центнеру, что в Яузе меня утопил... Номер мобильника оставь.

Шура записал номер и засобирался. Причесавшись и надев плащ (на этот раз свой), спросил:

– Пива тебе занести?

– Да. Бутылки три чего-нибудь попроще. "Останкинского" или "Бадаевского". Мумиё и мазь можешь взять с собой. Дарю.