Крайняя мера
Шрифт:
Джонсон говорил без умолку и главным образом о себе, но делал это так талантливо и самозабвенно, что увлек своими речами всех гостей. Он критиковал безобразное правило, установленное лордом-канцлером и касающееся права собственности на пьесы, проклинал беззастенчивую наглость тунеядцев-издателей и полное отсутствие какого-либо подобия цивилизованной конкуренции между антрепренерами и актерами, восхищался латынью и планировал постановку новой пьесы, выражал надежду, что благодарный город наконец-то подарит собственный театр самому великому из ныне здравствующих драматургов, и обсуждал печальный случай с сэром Робертом Дадли, который собирался жениться на своей любовнице. В Бене Джонсоне удивительным образом уживались гений и фиглярство, и сейчас, подогреваемые очередной порцией спиртного, они уносили своего хозяина в заоблачные выси.
Но кто же на самом деле Кейтсби: обычный болтун или человек, способный организовать похищение короля? Глядя на Роберта, Грэшему казалось, что в комнате становится все темнее и ее наполняет невыносимая атмосфера зла и порока. Когда все гости, включая самого Джонсона, устали от собственного балагурства и бесконечных историй, которые становились все более неправдоподобными, Кейтсби незаметно завладел нитью разговора и вниманием всех присутствующих в комнате.
— Мы все — жертвы издателей! — перешел на крик Джонсон. — Они покупают произведение, печатают его и переплетают, а потом продают, и если пожелают, то вместо автора напишут на обложке имя совершенно другого человека! И они получают основную часть прибыли, тогда как бедняга, долгие недели и месяцы корпевший в поте лица над своим детищем, должен довольствоваться жалкими объедками! Все издатели — настоящие стервятники!
В этот момент в разговор вмешался Кейтсби, чей тихий голос тут же привлек всеобщее внимание:
— Вы обзываете издателей, а они продолжают паразитировать на вашем теле, словно вши. Они сидят тихо и ждут, когда вы до них доберетесь. Вши кусают и заражают вас болезнями, а вы не предпринимаете никаких действий. Они объедают вас, но вы их не останавливаете. И если вши жиреют на вашей крови, то не ваша ли это собственная вина? Сбросьте старую одежду, дружище, выловите всех вшей и раздавите их между пальцами! — Кейтсби взял со стола орех, который разлетелся в его руке на мелкие кусочки. — Кровь за кровь! Заберите у них свою кровь или сидите тихо и прекратите жаловаться. — Слова, сказанные дружелюбным тоном, таили в себе угрозу, словно клинок, внезапно выхваченный из мягких ножен.
Над столом повисло молчание, которое было нарушено, только когда на стол подали два великолепных, только что испеченных пирога. Лорд Мордаунт пустился в туманные рассуждения из области теологии. Его интересовало, может ли недосказанная или скрытая правда приравниваться ко лжи. Не сводя с собеседника пристального взгляда, Кейтсби увел разговор в такие теологические дебри, что Мордаунт запутался в собственных аргументах, словно неопытный возница в поводьях.
Грэшем признал, что Кейтсби великолепно знает Библию и сыплет цитатами, словно из рога изобилия. Прикинувшись сильно опьяневшим, он решил вступить в разговор:
— Я не люблю Библию. — Как и предполагал Генри, за его словами последовал сдавленный вопль возмущения. Он говорил с сильным шотландским акцентом как пьяный человек, который на мгновение пришел в себя. — Там слишком много крови и убийств, а я потерял так много друзей, — жалобно всхлипнул он, как делают все пьяницы, уверенные, что их устами глаголет истина.
— Слишком много убийств, мистер Селкирк? Вовсе нет, — отозвался Кейтсби, даже не взглянув на собеседника. — Жизни без смерти не бывает. Сам Христос стал нашим Спасителем только после мучительной смерти.
— Но моя бедная жена, моя славная Агнес! Она была сама невинность, а умерла, даже не успев прочесть молитвы. — Грэшем надеялся, что упоминание о смерти жены не оставит Кейтсби равнодушным.
И Роберт действительно откликнулся, но только совсем не так, как предполагал Генри. Он ударил кружкой по столу с такой силой, что три деревянные тарелки упали и покатились по полу, но никто даже не пошевелился.
— Невинная?! Мы живем, потому что питаемся мясом невинных животных! Подобно агнцу в Ветхом Завете, невинных приносят в жертву во имя высшего предназначения. Их вопли по поводу собственной кончины не делают им чести. Они должны благодарить тех, кто приносит их в жертву и наполняет смыслом их жалкую смерть. Разве Иисус велел невинным покинуть стены Иерихона? А когда эти стены пали, думаете, солдаты спрашивали, кто виновен, а кто нет, когда насиловали и грабили во имя Господа? Невинность — не добродетель, а порок.
На этой ноте обед закончился. Грэшем встречал в жизни многих людей: хороших и плохих, а также тех, кого природа наделила всеми слабостями, присущими человеку, и их было большинство. Как ни странно, но истинная доброта встречалась ему чаще, чем абсолютное зло, и сегодняшняя компания не стала исключением.
Сегодня вечером Грэшем столкнулся с настоящим злом. Его всегда выдавали глаза. Зло горело в жестоком, застывшем взгляде Кейтсби, и этот шедший изнутри огонь не имел ничего общего с ударившим в голову вином, возбуждением в предвкушении любовных утех или даже жаждой битвы. Взгляд безумца оставался неподвижным и бездонным, без единой искорки, и в то же время излучал кротость и нежность. Его выдавали лишь желтые вспышки, так глубоко спрятанные в зрачках, что их было почти незаметно, поскольку все внимание собеседника приковывали гордая посадка головы и волевой подбородок. Грэшему доводилось видеть подобный свет в глазах судей и палачей. Такое зло несет человек, который не понимает, что может ошибаться, и подпитывает свою самоуверенность верой других людей, утоляя таким образом жестокий голод. Все люди с их верой служат Кейтсби топливом, которое поддерживает огонь его тщеславия. Глядя на красивую и статную фигуру Кейтсби, Грэшем вдруг на долю секунды представил Люцифера, победоносно шествующего по миру.
— Нормальные люди сдерживают свои чувства, — сказала Джейн, старательно смывая краску с тела Грэшема и пытаясь понять то, что он рассказал. Сам Генри еще не оправился от потрясения. — Убивая, калеча и насилуя, они прячут свои чувства за толстой железной дверью, которую открывают, когда дело уже сделано, и убеждают себя, что ничего подобного с ними не случилось. У этого человека, похоже, такой двери нет. Возможно, ее сорвало с петель, когда умерла жена Кейтсби?
— А может быть, ее вообще никогда не было, — зябко поежился Грэшем, хотя в комнате было тепло. — Послушай, у тебя холодные руки. Дай мне передохнуть.
— Сначала отмою места, до которых тебе не дотянуться. Сиди смирно.
— Почему я все время сомневаюсь? А тебя мучают сомнения? В чем ты сомневаешься?
Джейн никогда не видела Грэшема в таком состоянии. Он походил на простодушного любознательного ребенка. Куда подевались насмешливый цинизм и остроумие? На краткий миг Генри обнажил перед ней не только тело, но и душу, и девушка изо всех сил старалась не выдать нахлынувших на нее чувств.
— Иногда сомневаюсь. А разве есть люди, которых никогда не терзают сомнения?
— Кейтсби. Сомнения ему чужды. Он собирает страхи, горести и сомнения других людей, вытаскивает их наружу, а как ему это удается, не понимаем ни я, ни он сам. А потом Кейтсби превращает все это в нечто очень злобное и опасное, в огонь, привлекающий людей, как горящая свеча притягивает ночных бабочек. Они стремятся к огню, который их сжигает, прежде чем они успеют понять, что же происходит на самом деле. А возможно, Кейтсби превращает людей в безропотные существа, которые сами хотят, чтобы их уничтожили.