Крайняя необходимость
Шрифт:
— Тот Великанов, о котором я говорю, холост, — уточнил Турецкий.
— Ну и правильно, — подтвердил Иванов, — они же расстались, насколько я помню, да и воды много утекло. Может, он уже не раз женился и разводился после института. Но мне кажется, она все про него должна знать, у них совершенно сумасшедший роман был.
— Нет, — вздохнул Турецкий, — как раз наш Великанов не женился ни разу. Но, доктор, я вам действительно буду очень признателен, если вы подскажете, как найти эту барышню. Только не пугайте никого словами типа «Генпрокуратура» и прочее, ладно?
— Я
Турецкий крепко пожал огромную ладонь, которая совсем недавно оперировала его друга и шефа. Она излучала тепло и силу, такой и должна быть, наверное, рука настоящего доктора.
— Спасибо вам за все, — сказал Александр Борисович.
— Не за что.
— Есть за что, — заверил Турецкий. — За Константина Дмитриевича родина у вас в долгу. Ну и насчет этой девушки, конечно, звоните — буду ждать с нетерпением.
— Знаете, у нас говорят: операция — самый дешевый метод, если все нормально, и… самый дорогой, если есть осложнения.
Турецкий засмеялся и протянул Иванову карточку:
— Вот моя визитка, пожалуйста, обращайтесь, даже если вам в метро на ногу наступят.
— На мою могут наступить! — засмеялся Иванов, и они оба невольно посмотрели на его туфли. Размер был сорок пятый, не меньше.
Докурили уже в молчании и попрощались. Турецкий пошел к машине, у него было удивительно ладно на душе — просто потому, что встретил хорошего, несуетного человека, который занят своей благородной работой, делает ее честно, спокойно и профессионально. Возможно, они еще когда-нибудь пересекутся по поводу этой знакомой Великанова, но, скорее всего, вряд ли будут общаться регулярно — слишком на разных орбитах вращаются. От этого было немного грустно, но и… тоже хорошо.
Турецкий не дошел до машины, передумал и развернулся обратно. Что-то подсказывало ему, что Меркулов пришел в себя, а ему срочно нужно было с ним переговорить. Преодолев сопротивление медсестер и охраны с помощью своей безотказной корочки, он добрался до меркуловской палаты. Тот действительно отошел от наркоза.
— Что ты мне принес? — поинтересовался Меркулов.
— Да я как-то… — растерялся Турецкий.
— Больным положены гостинцы, — вялым, но назидательным голосом сказал Меркулов. — Апельсины там в авоське…
Все-таки он еще не вполне в порядке, сообразил Турецкий. Знает Костя о своей отставке или нет, как бы это выяснить?
— Я тебе, Костя, анекдот принес, вот слушай. Доктор заходит в палату, там лежат три женщины. Доктор спрашивает у первой: «Как звать?» — «Евдокия». — «Отлично. На операцию пойдете первой. На операцию, как известно, идут, а с операции — несут». Обращается ко второй: «А вас как?» — «Прасковья». — «Хорошо. Прасковье мы сегодня будем удалять желчный пузырь». — «Аппендицит, доктор, аппендицит!» — «Хорошо-хорошо, как скажете». Подходит к третьей койке, спрашивает: «Ну а вас как звать, голубушка?» — «Надежда». — «А-а, Надежда! А Надежда у нас сегодня оперироваться не будет». — «Почему, доктор?!» — «Потому что надежда умирает последней».
— Жизнеутверждающе, — пробормотал Меркулов и
— Костя, — осторожно потряс его Турецкий, следя за тем, чтобы игла, подсоединенная к капельнице, не выскочила из руки Меркулова.
— М-мм? — Меркулов открыл один глаз.
— Ты хотел сказать мне сегодня утром что-то очень важное. Ты помнишь об этом? Извини, конечно. Ты как вообще?
— Помню, — с усилием разлепил губы Меркулов. — Как раз напротив, ничего важного…
— А мне так не показалось, — настаивал Турецкий.
— Забудь, — вяло посоветовал Меркулов. — Вот выйду отсюда, вернусь на работу, тогда со всем этим дерьмом разберемся.
Он ничего не знает, понял Турецкий. Он не знает о своей отставке! Когда он отсюда выйдет, он будет никто. Как и с кем он будет разбираться? Что же делать? Но говорить ему ничего ни в коем случае нельзя. С кем посоветоваться? С Грязновым? Слава хоть генерал и большой начальник, но в аппаратных играх не самый главный специалист… Но ведь все равно больше не с кем.
И еще на одну вещь обратил внимание Турецкий. Интеллигентнейший Константин Дмитриевич Меркулов обычно не употреблял в разговоре крепких словечек. Конечно, ничто человеческое было ему не чуждо и при особом случае он мог и выматериться, но обычно же речь его была наглядной демонстрацией чистоты родного языка. А здесь вырвалось. Очевидно, помимо его сознания. Что-то такое у Меркулова последнее время происходило. Но что?
— Костя? — снова осторожно потряс друга Турецкий.
— Ты еще здесь? — удивился Меркулов чуть более твердым голосом. — Или это ты уже второй раз приехал?
— Я тут живу, — усмехнулся Турецкий. — Слушай, мне пришло в голову, может, у тебя в прокуратуре есть какие-то срочные дела или какие-то важные планы, которые надо за тебя реализовать? Ведь наверняка же есть? Так ты только скажи — я, как честный пионер, готов.
— Да нет, в порядке все, — улыбнулся Меркулов.
— Ты уверен? — настаивал Турецкий. — Или просто не хочешь меня перед отпуском перегружать?
— Я что-то не пойму, — заинтересовался Меркулов, окончательно взбадриваясь, — ты получил задание от моего лечащего врача? Это такая терапия — больного после операции доставать? Что ты тут отираешься, скажи на милость?
— Да нет, что ты, Костя, — смутился Турецкий. — Просто, поскольку я без апельсинов, пытаюсь вот придумать, как тебе помочь. Лежишь тут такой несчастный — слезы на глаза наворачиваются.
— Что-то незаметно.
— Они с внутренней стороны глазного яблока, — с серьезной миной объяснил Турецкий.
— Ну ты и прохвост, — оценил Меркулов, — тебе в суде надо выступать вместо твоего приятеля Гордеева. Кстати, как он поживает?
— Спасибо зарядке, — осторожно ответил Турецкий. — Нормально поживает, спасает всяких без вины обвиненных. А почему ты спрашиваешь?
— Так просто, к слову пришлось. И разве у нас есть без вины обвиненные? Советский суд — самый гуманный суд в мире.
— Так то советский, — уточнил Турецкий.
— Шел бы ты отсюда по своим делам, гражданин помощник генерального прокурора.