Кредит доверчивости
Шрифт:
Виктор всерьез занялся поисками подработки и нашел: крупной торгово-промышленной компании «Aguila espanol» требовался переводчик с испанского. За несколько переведенных договоров заплатили неожиданно много, а переводы Виктора оказались настолько блестящими, что ему предложили место с хорошим окладом и заоблачными перспективами.
Карьера в издательстве теперь казалась смешной. Виктор без сожаления уволился и перешел в «Aguila espanol» на постоянную работу.
Через месяц он смог снять двухкомнатную квартиру в хорошем районе. А еще через два месяца ему предложили возглавить отдел таможенной очистки товаров в логистическом подразделении российского
Виктор купил «Паджерик», не новый, но и не древний, зато тюнингованный, с мощным движком и шикарным кожаным салоном.
Теперь они с Ликой, помимо ежевечерних прогулок, по выходным играли в дальнобойщиков — брали чай в термосе, покупали в небольшом кафе горячие беляши и наматывали километры по загородной трассе — просто так, для удовольствия, для счастья и ощущения свободного полета… Виктор не гнал, конечно, но ощущение полета все равно было.
А потом они останавливались на обочине и, как настоящие дальнобойщики, уплетали горячие беляши, запивая крепким душистым чаем.
Жизнь удалась, думал в такие моменты Виктор.
Она как-то вдруг, нечаянно и негаданно, удалась, он и мечтать о таком не мог…
Екатерина Викторовна родилась ранним пронзительно солнечным декабрьским утром.
Виктор мужественно присутствовал при родах, но в какой-то момент, видимо от сильного волнения, почувствовал приступ головокружения и выскочил в коридор, к окну, глотнуть свежего воздуха.
В этот момент Екатерина Викторовна и родилась…
Он услышал ее крик и почувствовал, что, несмотря на морозный воздух, попадавший ему в лицо через открытую форточку, сейчас грохнется в обморок — оттого что наконец свершилось, оттого что он прокараулил этот торжественный миг, оттого что Лика ни разу не вскрикнула, а он позорно орал в родовом зале, едва у нее начинались схватки…
Какая-то нянечка сунула ему под нос ватку с нашатырем и проворчала:
— Вот папаши… Прутся на роды, а потом их откачивай. Лучше бы водку пили, как в прежние времена!
Виктор не отказался бы сейчас выпить водки, он даже жалобно попросил у нянечки «сто граммов с огурчиком», но она резко ответила: «Тут не наливают!» — и ушла, сунув ему в руку остропахнущую нашатырем ватку.
Потом в палате он просил Лику:
— Прости… Я пропустил самый важный момент нашей жизни!
— Если честно, я на это рассчитывала, — фыркнула Лика. — Просила же, не приходи, нечего тебе в роддоме делать. Нет — мы модные и страшно продвинутые… Да если бы ты не выскочил, я бы не родила никогда!
Екатерина Викторовна спала в пластиковой люльке, причмокивая во сне крохотными губами. У нее было красное сморщенное личико и очень темные волосы.
— Слушай, в кого она темненькая такая? — растерянно спросил Виктор, склонившись над люлькой.
— Ты себя давно в зеркале видел? — расхохоталась Лика.
Виктор пощупал волосы на своей голове — он ведь и правда брюнет… кажется.
— Ой, Вить, иди домой, пожалуйста, — взмолилась Лика. — На тебя
Виктор поцеловал Екатерину Викторовну в щечку — наверное, делать это было категорически нельзя — микробы, инфекции и все прочее, но он все равно поцеловал, тем более что Лика уже заснула, практически на полуслове…
Как доехал домой, Виктор не помнил, но по дороге он все же купил бутылку водки и дома, обнаружив ее в кармане куртки, выпил заветные сто граммов, а потом еще сто… Наверное, и правда, лучше было как в старые времена водку пить, чем падать в обморок в роддоме…
Год пролетел незаметно — в хлопотах и счастливых открытиях: Екатерина Викторовна стала держать голову, Екатерина Викторовна поползла, улыбнулась, съела первую ложку прикорма, не выплюнув тертое яблоко, сказала «агу», но как-то так, что Виктору почудилось «папа», и Лика смеялась над тем, что ему в каждом звуке чудилось «папа, папа, папа»…
Он работал как вол — постоянно придумывал новые способы снижения издержек и затрат внутри компании, руководство это ценило и к зарплате постоянно выписывало премии, но, и кроме основной работы, Виктор брал на дом переводы, поражая клиентов сроками и качеством их выполнения. Ему платили много и даже иногда накидывали за скорость.
Но время на семью у него всегда находилось, и пусть этого времени было мало, минута шла за час, а час за сутки — по удовольствию, которое он получал.
Виктор сменил «Паджерик» на новый «Патфайндер», купил мощный компьютер, новую мебель и даже подумывал о второй машине, для Лики, чтобы она сама могла возить дочку по врачам, когда он занят, и заезжать в магазины.
За год из Барабинска два раза приезжала Света, и жизнь снова наполнялась каким-то особенным ритмом — веселыми чаепитиями, возней по хозяйству и строчками из песен, теперь уже из репертуара Николая Баскова.
Так вышло, что все младенческие недомогания и болезни Екатерины Викторовны случались исключительно в присутствие тещи, и она так ловко и со знанием дела справлялась с ними, будто сама вырастила не одну Лику, а дюжину детей.
Света находила, что внучка очень похожа на нее.
— Видишь, как бровки домиком делает? — обратилась она как-то к Виктору. — У меня морщины на лбу вот точно от такой же привычки!
И хотя Виктор не видел никаких морщин у тещи на лбу, он согласился, что «бровки домиком» у дочки от Светы.
Когда Екатерине Викторовне исполнилось восемь месяцев, Виктора навестила мать.
Она равнодушно поздоровалась с Ликой, не менее равнодушно заглянула в кроватку, где спала ее внучка, и… попросила у Виктора денег.
— Мне бы… тысяч пятьдесят-восемьдесят на дорогу и на первое время…
— Какую дорогу? — не понял Виктор.
— На Сахалин я уезжаю. Замуж выхожу. — Мать поджала губы, словно сообщала, что у нее тяжелое заболевание.
Виктора подмывало спросить, почему сын, а не жених должен оплачивать дорогу и какое-то «первое время», но не спросил. Даже если ее избранник аферист и альфонс, он не имеет права не дать матери возможности хоть на короткое время устроить свою личную жизнь, которой лишил ее своим появлением на свет.
Виктор выдал матери деньги и потом высылал несколько раз на Сахалин крупные суммы, потому что она звонила и говорила, что «жизнь здесь очень и очень дорогая, Петр болеет, и я тоже»…
С глаз долой, из сердца вон… Иногда Виктору казалось, что он откупается от того, что испортил матери лучшие годы ее жизни.