Кредиторы гильотины
Шрифт:
– Нет, его не нашли.
– Что вы говорите?! Аббат исчез на следующий день после преступления, и ваш отец был приговорен? – вскрикнул Панафье, изумленный этой бессмыслицей. – Но ведь этот аббат жил в доме, был в интимных отношениях с госпожой Мазель – и вдруг исчезает на следующий день после совершения преступления… Нет сомнения, что настоящий виновник его – аббат.
– Но вы не знаете, в чем состоит обвинение, – сказал младший из братьев. – Наш отец был осужден за убийство госпожи Мазель и ее любовника, аббата Пуляра, окровавленное белье которого было найдено в подвале. Наш отец был обвинен в том, что он убил его и запрятал труп.
– А, черт возьми! Это усложняет дело. Одежда аббата была найдена?
– Да, она была разорвана и окровавлена. Белье, найденное в подвале, принадлежало ему.
– А тело?
– Исчезло. Так что не было никакой возможности узнать, что с ним случилось.
– А что было в карманах платья?
– Ничего, только бумаги. И ни копейки денег.
– Его обворовали?
– Вполне вероятно.
Панафье задумался. В противовес братьям Лебрен он верил в виновность Корнеля Лебрена. Он поднял голову и спросил:
– Ваш отец был богат?
– Да, он пользовался доходами с имений нашей матери. Это около пятнадцати тысяч франков в год. Кроме того, отец имел шесть тысяч франков собственного дохода.
– Я прошу вас извинить меня за эти вопросы. Они имеют только одну цель – облегчить мне изучение хода следствия и судебного процесса, и не свидетельствуют о моих сомнениях в невиновности вашего отца.
– О, говорите, и не бойтесь ничего. Мы привыкли выслушивать обвинения против нашего отца и знаем, что они, увы, основываются на ужасных фактах.
– Ваш отец имел с мадам Мазель только дружеские отношения?
– Наш отец был любовником мадам Мазель.
– Замечательно! Это объясняет наличие ключа, который был у него, и многое другое. Был ли в то время ваш отец в стесненном положении вследствие своих дел или спекуляций?
– Нет.
– Был ли он ревнив?
– Наш отец любил пожить. Овдовев очень рано, он вел веселую жизнь и смотрел очень снисходительно на поведение своих любовниц.
– Сколько лет было Мазель?
– Она была молода и очень хороша собой. Мадам славилась своей красотой.
– Была ли она богата?
– Богата? Нет. Но выигрывала очень много денег.
– Как, выигрывала много денег?..
– Да, она принимала гостей два раза в неделю, и у нее велась крупная игра, большая часть доходов с которой, я убежден, переходила в ее карман.
– Одним словом, это был игорный дом.
– Да, игорный дом.
– Зачем же, черт возьми, ваш отец ходил в это место?
– О, все очень просто – наш бедный отец был игрок.
– Да, это меняет многое.
И Панафье, качая головой, говорил себе: «Очевидно, что даже если он не виновен, поведение его таково, что заставляет верить в его виновность. Богатый человек, посещающий игорный дом, отец семейства, имеющий любовницей какую-то странную женщину, позволяющий ей иметь связь с аббатом… Что касается меня, то я на стороне присяжных. Но чувство, руководящее этими двумя молодыми людьми, слишком похвально для того, чтобы я стал приводить их в отчаяние, говоря им это. И, кроме того, не все ли мне равно, каким делом заниматься».
Подумав так, Панафье поднял голову и сказал братьям:
– Послушайте, господа, сегодня я вам ничего не могу сказать. Если вы позволите, я унесу с собой все бумаги, касающиеся следствия и процесса. Я рассмотрю их завтра и сообщу вам мое мнение.
– Хорошо.
– Если я увижу возможность добиться чего-нибудь, если я найду какой-нибудь светлый уголок в этом темном деле, то я присоединюсь к вам.
– В таком случае – берите, – сказал Шарль Лебрен, подавая ему сверток с бумагами.
– Что это такое?
– Это копии всего. Так гораздо легче читать, и кроме того, вы понимаете, что мы желаем сохранить подлинные документы.
– Можете ли вы, господин Панафье, прийти к нам сюда через два дня в это же время?
– Я приду к вам завтра, мсье. Если понадобится, то я проведу за изучением дела всю ночь.
– Благодарим вас! – воскликнули братья, протягивая ему руки.
После этого Панафье вышел, унося с собой бумаги и думая про себя: «Этот Корнель Лебрен последний из негодяев, который расстроил состояние своих детей и убил эту женщину и аббата, чтобы украсть деньги, которые, как он знал, находятся в шкафу. Но, во всяком случае, за пятьсот франков я могу прочесть все это. Мне часто приходилось выслушивать гораздо больше только за обед».
В то же время Шарль говорил брату:
– Я думаю, что он точно так же, как и мы, убежден в невиновности нашего отца.
– Что-то говорит мне, что он найдет виновного! – отвечал Винсент.
Глава 8. Панафье начинает надеяться
Панафье пришел к себе в ту самую минуту, когда Нисетта Левассер с полной корзинкой провизии поднималась по лестнице. Убедившись, что никто их не видит, он спросил Нисетту:
– Куда ты идешь?
– К вам.
– Ко мне? Для чего?
– Но ведь мы будем ужинать вместе сегодня вечером.
После этого они вместе поднялись, и пока обе молодые женщины занимались приготовлениями к ужину, Панафье стал просматривать дело. Он вскоре совершенно погрузился в чтение, бормоча:
– Они сумасшедшие!
Когда ужин был готов, обе дамы, очень довольные, сели за стол.
Но Панафье был задумчив.
– Что с тобой? – спросила Луиза, видя его нахмуренное лицо.
– Я изучаю одно дело, которое меня сильно смущает, так как я рассчитывал на него.
– Какое дело?
– Ты ничего в этом не понимаешь.
– Ах, как ты меня сердишь, когда говоришь такие слова. Послушав тебя, можно подумать, что я настоящая дура.
– Я не говорю, что ты дура, но это для тебя нисколько не интересно и не смешно.
– Откуда ты знаешь?
– Да скажите ей, в чем дело, если ей хочется знать, – вмешалась Нисетта.
– Дело идет о женщине, которая получила пятьдесят ударов ножом.
– Пятьдесят ударов ножом? – вскрикнули, вскочив, обе женщины.