Кремлевская жена
Шрифт:
– Я понял. Но я же тебе сказал: не падай духом! Это приказ! Ясно?
– Ясно, товарищ майор!
– О’кей, старлей! Выше нос! Целую!
– Счастливо…
Я медленно положила трубку. Вот жид! Еврей, а такой замечательный. Даже кофе не пожалел. Но как мне понимать «не падай духом»? Тянуть свою ниточку? Но я ж теперь разжалованная, мне сам Власов погоны оборвал!
Я открыла кухонный шкафчик и ахнула – там стояли аж три банки растворимого кофе!
Через минуту во всей квартире ярко горел свет, «ВЭФ» гремел европейским джазом, по экрану «Рубина» носились футболисты «Спартака» и «Крыльев Советов», а следом за ними летела скороговорка спортивного комментатора. И в том же джазовом темпе я мыла на кухне посуду и пепельницы, пылесосила ковер, перестелила постель, сложила все газеты и журналы в одну аккуратную стопку, а пустые бутылки вынесла на балкон.
Управившись с уборкой, я приняла душ и натянула на себя найденную в шкафу гольдинскую ковбойку. Здесь же в шкафу, на вешалке, висели новенький, из габардина парадный китель Гольдина с майорскими погонами, его милицейские брюки и галстуки на резиночках-«удавках», а в бельевом отсеке лежала стопка форменных рубашек, коробочка с милицейской бижутерией – значки, нашивки, старые погоны. Я примерила майорский китель. Застегивается, конечно, не по-женски, а слева направо, но в остальном – почти мой размер, зря я этого Гольдина пигмеем обзывала. Только рукава коротки и в груди туговато. Вздохнув, я повесила китель на место – мне, идиотке, майорский мундир уже не светит, мне б свои звездочки спасти…
Потом я пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе, который я теперь наверняка заслужила. И тут из комнаты, из «ВЭФа», до меня донеслось:
«– Вы слушаете радиостанцию „Свобода“ из Мюнхена. Переходим к комментариям последних новостей. У микрофона Лев Ройтман. Два часа назад все вечерние газеты Европы вышли с фотографиями сцены ареста Александра Чижевского – известного московского активиста и одного из организаторов „Демократического Сопротивления“. Сегодня в полдень он был арестован милицией в самом центре Москвы, на площади Революции. Такие газеты, как „Бильд“ в Германии и „Гардиан“ в Лондоне, посвятили Саше Чижевскому большие статьи…»
Надо ли говорить, что я ринулась из кухни в комнату при первом же упоминании Сашиной фамилии?
«– И действительно, – продолжал Ройтман из Мюнхена, – биография этого еще совсем молодого человека поразительна во многих отношениях. Я пригласил в нашу студию людей, которые лично знают Александра либо по совместной диссидентской деятельности, либо сидели с ним в одних и тех же лагерях. Но сначала несколько биографических данных…»
Конечно, я напрочь убрала звук в телевизоре и прибавила в радиоприемнике. То, что приемник Гольдина настроен на самый «вражеский голос» – мюнхенскую «Свободу», это меня не тронуло, кто сейчас не слушает эти голоса, недавно в «Огоньке» сын Хрущева писал, что даже его отец, Никита Хрущев, слушал «Голос Америки» чуть не каждый вечер. Поразило меня совсем иное: оказывается, Саша – мой «глупый мальчик», мой «ангел», мой «демократик» – чуть ли не всемирно известная личность. Я сидела и слушала…
«– Дедушка Саши Чижевского – тоже Александр Чижевский, известный химик и профессор Московского университета, был расстрелян в 1947 году, во время последних волн сталинских репрессий. Тем не менее отец Саши стал крупным партийным функционером и уже в середине семидесятых годов работал в Кремле советником Брежнева по вопросам пропаганды. Таким образом, Саша, как говорят на Западе, „родился с серебряной ложкой во рту“. То есть он с раннего детства жил в роскоши, доступной только кремлевской номенклатуре. А после окончания английской спецшколы он, как большинство детей кремлевских работников, скорей всего пошел бы в Московский институт международных отношений, и уже через пару лет мы бы имели еще одного советского дипломата в Вашингтоне или Нью-Йорке, точь-в-точь похожего на тех нынешних молодых и бойких дипломатов, которые в последние годы охотно и на прекрасном английском рассказывают Тэду Коппелу, Питеру Дженигсу и другим ведущим американских телестанций о так называемой „новой политике Кремля“. Но девять лет назад, в возрасте 12 лет, Саша сам ушел с этого безоблачного пути… – Тут чайник на кухне засвистел таким бандитским свистом, что я подпрыгнула на стуле, бросилась на кухню, но вернулась – прихватила приемник с собой. – …уехал от родителей в Саратов, – продолжал Ройтман про Сашу, – к двоюродному деду по материнской линии – полунищему и слепому инвалиду Второй мировой войны. Теперь я передаю микрофон саратовскому диссиденту Сергею Заманскому, отсидевшему шесть лет в пермском лагере и недавно приехавшему
Глухой и хрипловатый голос сменил напористого Ройтмана.
«– Знаете, – сказал этот голос, – однажды ко мне в квартиру позвонили. Я открыл дверь, увидел – стоит высокий худой подросток. „Вы Заманский?“ „Да“, – говорю. „Я, – говорит, – слышал про вас по „Голосу Америки“. Они сказали, что вы диссидент. А раз вы диссидент, значит, у вас есть Бердяев, Ключевский и другие книги, которые я должен прочесть. Не бойтесь, я вас не выдам даже под пыткой“. Вот так мы познакомились. Но Саша очень скупо рассказывал о своих отношениях с родителями, и у меня было ощущение, что он их стыдится. Знаю только, что они несколько раз приезжали за ним в Саратов, уговаривали его вернуться в Москву, но не уговорили. Больше того, все деньги, которые они присылали ему в Саратов, он отсылал им обратно и жил со своим слепым дедом на крохотную пенсию деда по инвалидности – 37 рублей в месяц. Ну как можно прожить на 37 рублей? Саша в Саратове сразу начал работать – давал уроки английского, физики, и не только своим сверстникам, но и старшим ребятам. А в четырнадцать лет он вообще ушел из школы и работал кем придется – лаборантом, носильщиком на вокзале, собачьим парикмахером – кем хотите! И занимался самообразованием…»
Я стояла на кухне у выключенного чайника и слушала как завороженная, даже забыв про кофе. Нет, не зря, оказывается, я влюбилась в этого Сашу чуть ли не с первого взгляда! В 15 лет он экстерном сдал все экзамены за среднюю школу и получил аттестат зрелости. А в шестнадцать его уже арестовали за самиздат, и прямо в следственной тюрьме он занялся изучением медицины и развил в себе способности лечить людей биополем, руками…
«– Понимаете, в лагере нас практически морили голодом, – рассказывал по радио еще один Сашин знакомый. – Вы не представляете, до чего там доходит! Мы по мусоркам каждый день шарили в поисках картофельных очисток и рыбьей шелухи. Да… И там, знаете, в каждом человеке как бы заостряется самое главное. Кто он? Может он за подачку опера донести, предать соседа по нарам? Или нет… Так вот, в Саше там как бы заострилась его какая-то наследственная интеллигентность. Уголовники даже прозвали его Чеховым… Ну, вы понимаете, какая в лагере санчасть – у фельдшера зеленки не допросишься, даже если ты уже весь чирьями пошел…»
Я поймала себя на том, что слушаю, невольно кивая головой. Да, все правда, я-то бывала в наших лагерях. И в Сибири, и на Урале, и на Украине. Допрашивала уголовников по прошлым делам и принимала участие в поисках беглых. Поэтому все, что рассказывали эти бывшие зеки, для меня не было новостью. Я могла бы кое-что и прибавить к их рассказам. Когда в стране и нормальным людям, и даже детям не хватает продуктов, то кто в такой ситуации думает о питании осужденных преступников!
Лагерь – это не курорт! Пусть работают, пусть вкалывают, пусть выполняют план и тем самым искупают свою вину перед народом!..
Но то, что Саша – мой Саша! – полтора года был в таком лагере, спал на сырых нарах бок о бок с бандитами и педерастами, вкалывал по двенадцать часов в сутки возле гигантских клееварочных чанов и постоянно дышал этой отравой (им не только респираторов, но даже матерчатых повязок не выдают!), а потом еще рылся в мусорной яме возле лагерной кухни в поисках картофельной шелухи – это наполняло мне глаза слезами. Радио рассказывало о том, какой Саша был герой – своими волшебными руками лечил зеков от чирьев, экземы, гипертонии, водянки и всем внушал, что каждый может развить в себе способность лечить биополем… а я видела перед собой совсем другое: промороженную сибирскую тундру в районе Салехарда, зеков с кайлами, долбящих в этой мерзлоте геологические шурфы, и – Сашу среди них! Сашу с распухшими «волшебными» руками, покрасневшими глазами и хриплым кашлем, вырывающимся из его узкой груди. Да, при повторном сроке у нас не жалеют – загонят туда, откуда здоровым не вернешься, уж я-то это точно знаю, я сама такие срока оформляла…
Но как же быть? Как мне помочь ему, как вытащить?
Я сама не заметила, как забегала по кухне, словно тигрица в клетке. Черт возьми, как некстати я довела Горячеву до бешенства! И мальчика – такого мальчика! – подвела под монастырь! То есть он бы и без меня угодил в тюрьму со своими демократами, но если бы я была в фаворе у Горячевых, разве я не вытащила бы его из любой тюряги? А теперь… Но я буду носить ему передачи! Да! Да, я поеду за ним – куда бы они его ни заслали! Я поеду в Сибирь, в Казахстан, на Колыму! Все равно мне в Полтаве уже ничего не светит!