Кремлевская жена
Шрифт:
Есенин. Его всегда поют, когда душа болит или перед дорогой. А у этих парней дорога неблизкая – ведь до вывода наших войск из Афганистана еще полгода, вполне могут загреметь под пули душманов…
По тому, как эти призывники забили весь вокзал своими узлами, гитарами и фибровыми чемоданами, как они ели и спали тут на полу и на лавках в обнимку со своими девчонками, как, матерясь,
Среди этих бритых голов орлами ходили пьяные сержанты и прапорщики армейского сопровождения и орлицами – полупьяные вокзальные шлюхи. Орлицы, куражась, выбирали призывников побогаче, выдергивали их из рядов, как редьку из грядки, и уводили куда-то. А над рядами звучала песня Розенбаума:
Как жаль, что Ромка этого уже не видит…Поскольку Власов с мясом вырвал погоны с моего кителя, мне еще в гостинице пришлось сунуть этот китель в чемоданчик, и теперь меня тут тоже принимали за шлюху, дергали за полы Ларисиного плаща и предлагали:
– Маруся, за трюльник сойдемся?
– Присядь-ка с нами, из бутылки хлебни…
А в зале билетных касс вообще не протиснуться. Оказывается, призывники, оккупировав центральный зал ожидания, просто выселили сюда всех остальных пассажиров, и теперь в билетном зале скопилась сплошная, как при стихийном бедствии, толпа: дети сидят на чемоданах или спят прямо на полу, дерюжные мешки топорщатся изнутри кирпичами хлеба, консервными банками и ящиками с еще какими-то продуктами, за которыми сейчас вся европейская часть России приезжает в Москву, поскольку здесь еще нет талонов на мясо, сахар и прочий дефицит. И над гомоном, криками и копошением этой людской массы у закрытых билетных касс радио гремело гулко и без остановки:
– Внимание! На сегодня и завтра на все направления билеты проданы! На 13 сентября билеты имеются только на поезда, следующие по направлениям: «Москва – Гомель» и «Москва – Бахмач», на Киев билетов нет до 17-го…
Широкие распахнутые двери вели из билетного зала на перрон, к рельсам, которые уходили вдаль, в холодные, сиротливые пространства неуюта, собачности, полуголода, безалаберности и жестяных голосов радиорепродукторов. Почему-то именно отсюда, с вокзала, через дверь на перрон я вдруг как бы одним взглядом увидела всю нашу бедную страну – раздрызганную, разворованную и разоренную…
– Внимание! – бубнило радио под высоким и голубым, с золотой лепниной потолком, символизирующим наш социальный оптимизм. – К удобству пассажиров! Касса номер 6 обслуживает пассажиров с детьми, инвалидов и воинов-интернационалистов. В помещении вокзала работают кооперативная парикмахерская и ресторан…
Тут ко мне приблизился небритый мужик в форме носильщика и с большой бляхой на груди, зашептал на ухо:
– Куда билет нужен?
– До Полтавы, – сказала я.
– Червонец сверху, деньги вперед…
– Пошел
– Как хочешь…
Он отвалил, а я, поставив у ног чемоданчик, в отчаянии прислонилась к стене, крепко сжимая под плащом свою сумочку, в которой был кошелек с последними деньгами – 16 рублей с мелочью. Самый дешевый, в общем вагоне билет до Полтавы стоит 17 рублей 75 копеек, но если взять билет не до самой Полтавы, а только до станции Коломак, что на границе Полтавской области, то потом по полтавской территории можно проехать и бесплатно – меня там вся железнодорожная милиция знает.
Однако если до 17-го нет билетов, то куда ж мне деться? Я беспомощно огляделась. Носильщик с бляхой теперь нашептывал что-то другому пассажиру. Тот согласно кивнул своей велюровой шляпой, сунул ему в руку смятые деньги, и носильщик с независимым видом пошел из зала. Я встретилась с ним глазами. И, по-собачьи чутко уловив мое настроение, он тут же свернул ко мне:
– Ну что? Решила?
– А плащ возьмешь в уплату?
– Какой плащ-то? – спросил он деловито.
– Вот. На мне который, – заторопилась я. – Французский, новый…
Носильщик оглядел меня с головы до ног, покачал головой:
– Нет, моя баба шире тебя. Мужского ничё нету?
– Нету…
– А в парадняк пойдешь?
– Зачем? – не поняла я.
– За билет – зачем! – нагло усмехнулся он мне прямо в глаза, и только тут до меня дошло его предложение.
Я глянула на него так, что он тут же отвалил, пожав плечами. А я откинула голову к стене и закрыла глаза. Боже мой, что я натворила? Еще несколько часов назад я бы этого носильщика сгребла за шиворот и в Сибирь упекла на два года как минимум! По статье за вымогательство. А вместе с ним и тех кассиров, которые снабжают его билетами.
Впрочем, несколько часов назад я бы и не встретила этого носильщика, а явилась бы в отделение железнодорожной милиции и получила бы билет на любой поезд. Милицейская форма, погоны с тремя золотыми звездочками, красные «корочки» служебного удостоверения – я даже не замечала, как пользовалась ими в любой ситуации, как они почти повсеместно избавляли меня от стояния в очередях и встреч с повседневным бытом! А теперь всякая шпана может хватать меня за подол и предлагать «парадняк», «бутыль», «трюльник». И куда деваться, куда мне деваться, когда в Полтаве майор Тимощук объявит мне об увольнении из милиции? Как жить? Что я знаю, кроме Уголовного кодекса?..
«Отправление поезда „Москва – Черновцы“ задерживается на шестнадцать часов. Повторяю! – грохотнуло радио. – По техническим причинам отправление…»
Я больно стукнулась затылком о стену и обнаружила, что сижу на полу, прислонившись спиной к стене, и сплю. А слева, под локтем, который лежал на чемодане, – пустота. «Вот и чемодан сперли, – подумала я безразлично. – Хорошо еще, что сумочку я предусмотрительно спрятала под пальто…»
– Восемь-два! Восемь-три! Восемь-пять! – Две девочки лет четырех или пяти, громко топая, прыгали рядом со мной через скакалку на крошечном пятачке среди чемоданов и узлов и неумело считали: – Восемь-семь! Восемь-семь!..