Кремлевская жена
Шрифт:
Я кончала и падала на Сашу в изнеможении и в поту, я отдыхала, лежа на его узкой груди и не теряя его пребывания в моем теле, а затем я взмывала обратно и пускалась в новую погоню за невесомостью – вскачь, запрокинув голову, мотая волосами, закрыв глаза и хрипя широко открытым ртом. И я уже забыла о том, что хотела сначала лишь одного – просто подарить себя этому мальчику, открыть ему новый мир, чтобы там, куда его заберут от меня – в психушке, в тюрьме, там в Сибири, – он знал, он помнил и по секундам перебирал эту встречу со мной. Да, я уже забыла об этом и просто вычерпывала в этой постели и себя и его целиком, до последней капли
А Саша все продолжал:
– Почему эта система может выдержать гигантские перегрузки? Расстрелять миллионы людей, морить свой народ голодом, даже развенчать культ личности и абсорбировать Солженицына и Оруэлла? Почему это она может, а нас – несколько сотен демократов – бьют дубинками? Ведь сегодня Горячеву важно прослыть плюралистом – только бы Запад помог ему подлатать систему! Почему же нас травят в прессе и арестовывают? Потому, что мы против этого латанья! Мы за развал однопартийной системы! Мы создаем свою партию…
Он вдруг умолк, а я застонала в очередном предфинальном хрипе:
– Еще!.. Говори!.. Еще чуть-чуть!
– По-моему, кто-то стучит…
– Я люблю тебя, Сашенька! Я люблю тебя!
– По-моему, кто-то стучит, – повторил он.
И действительно – теперь и я услышала – кто-то стучал в дверь. Но разве я могла остановиться? Пошли они все на хер, на хер! Даже если это милиция пришла арестовать меня за похищение Саши – в гробу я их видала, я не могу остановиться в такую минуту!
И уже под откровенно наглый и явно милицейский стук в дверь я остервенело ударилась о Сашины чресла своим животом – еще… еще – о-о-о! О Господи!.. И – рухнула на него в полном бессилии.
– Господи, как я тебя люблю!..
Теперь они могли делать со мной что угодно. Резать, бить кирзовыми ботинками, таскать за волосы – я плевала на них! Я была невесома, как воздушный шар, я парила в космосе. Мощный – кулаками, что ли? – стук по двери все-таки заставил меня сползти с кровати и на слабых ногах добраться до двери.
– Кто там?
– Откройте! – приказал женский голос, и я узнала ее. Лариса!
– Сейчас… – ответила я безразлично, набрасывая китель прямо на голые плечи.
И поняла, что в эту минуту кончилась моя карьера личного следователя семьи Горячевых.
21
16.30
Отдернув штору на окне, я поцеловала Сашу:
– Вот и все, дорогой. Прощай…
– А кто там? – спросил он, натягивая вельветовые джинсы.
– Увидишь – ахнешь, – усмехнулась я, подошла к двери и повернула ключ.
Они вошли в номер толпой – Лариса Горячева, генерал Власов, полковник Котов, капитан Белоконь и еще несколько милицейских чинов, включая оперуполномоченного по кличке Гроза.
Генерал Власов, красный от злости, молча рванул с моих плеч погоны так, что вырвал из кителя клок сукна.
А Лариса не выдержала.
– Шлюха! – выдохнула она мне в лицо. – Я тебя из дерьма в Москву вытащила, а ты вот как работаешь! Вон отсюда! – И повернулась к Саше: – Сопляк! Горячева он критикует! Уведите!
А ведь еще три дня назад в этом номере не было микрофонов, мельком подумала я.
– Одевайся! – приказал Гроза Саше и швырнул ему в лицо его безрукавку.
Саша усмехнулся, вывернул эту безрукавку буквами наружу и натянул на себя. Власов, Горячева, Котов и все остальные уставились
– Ладно, двигай, пижон! – Гроза заломил Саше руки за спину и опять защелкнул наручники.
– Дура! – сказала мне Лариса и пошла прочь из номера. Я поняла, что она имела в виду. Из-за нескольких минут удовольствия, или, как говорится, из-за одного пистона, я потеряла все: Москву, карьеру и даже милицейские погоны.
И, черт возьми, она была права!
Бес, бес меня попутал с этим мальчиком, которого опер уже вел из номера, – он, Саша, ушел под конвоем, высоко подняв голову, улыбаясь и – даже не взглянув на меня! Вот так! Он добился своего – его арестовали, его посадят вместе с его любимыми демократами! А я? Куда деваться мне? Ведь они меня даже не арестовали!..
Следом за Сашей, Горячевой и Власовым вышли из номера и все остальные. Капитан Белоконь, выходя последним, тонко улыбнулся.
И вдруг я поняла, что сейчас случилось. Они убрали меня от Ларисы – убрали ее же, Ларисиными, руками!
Дура я! Идиотка! Так прокололась!..
Пару минут спустя дежурный администратор заглянула в открытую дверь номера и сказала:
– Освободите номер. Вас выписали из гостиницы.
Тут я увидела на тумбочке маленький черный гостиничный радиорепродуктор, которого раньше не было. Вот куда они сунули микрофон, подумала я бесстрастно. И, выходя из номера, включила этот репродуктор на полную громкость. Радиостанция «Юность» передавала марш советских танкистов. Что ж, пусть слушают!
22
17.45
Расстояние от гостиницы «Пекин» до Киевского вокзала невелико – на метро всего три остановки. Но почему так ошеломительно и жутко стало мне хряпнуться с высот кремлевских дач, правительственных лимузинов и министерских кабинетов на этот пыльный, серый, кафельно-каменный пол Киевского вокзала?! Кажется, на том высоком уровне я была не так уж и долго – всего-то сутки! И не жила в кремлевской даче на Ленинских горах, и не владела лимузином «ЗиЛ-111». И все-таки я прикоснулась к верховной власти, я прожила рядом с ней сквозные окрыляющие минуты – разве крылья власти уже не несли меня над серыми буднями заурядной жизни? Самолет Горячева, ковровые дорожки, гэбэшная «Волга» с форсированным двигателем, меховые шубы Ларисы, кабинеты Власова, Куркова, сервелат в буфете «Пекина» и даже мой хозяйски-вольный проезд по Москве в «неотложке»… Падать из этого обратно в дерюжно-посконную жизнь, падать в плебейство, в очереди за мылом, мохером и «Антимолью» и снова жить по талонам на жратву, с лимитированной водой из бачка и в соседстве с самогонщиком Гринько и его голожопой невесткой – Господи-и-и!..
Чертова Лариса! И правильно, что их прикончат через несколько дней, и пусть! Сдохни ты со своим Горячевым! Все равно от всей вашей перестройки нет никакого толку!..
Но даже здесь, в зашарпанном зале ожидания Киевского вокзала, для меня не было места! Все скамейки, лавки, подоконники, проходы и даже мраморный постамент «щирой» украинки-колхозницы с бронзовым снопом пшеницы в руках – все было занято бритыми наголо призывниками. Сентябрь, вспомнила я, время призыва в армию! Все, кому стукнуло 18, – «прощай, девчонка, пройдут дожди, солдат вернется – ты только жди!». Впрочем, эту бодрую песню крутят только по радио, а здесь, на вокзале, бритоголовые парни пели сейчас под гитары совсем другое: