Кремлёвские нравы
Шрифт:
— Самое обидное вот что, — говорит Анатолий Александрович, элегантный седой старик в модных клетчатых брюках и белой сорочке. — Жизнь пролетела-сгорела между двумя орлами… Царскими, двуглавыми. Первого я увидел на вокзале в Котласе, куда пригнали наш этап. Второй — появился недавно, на новых лозунгах и документах. Их разделяют — трудно поверить шестьдесят лет, целая жизнь! На что годы угроблены? Из первого лагеря я бежал спустя два года, подделал пропуск на выход. Времена тогда ещё в наших лагерях были более-менее либеральными. К тому же сын врага народа — мелкая сошка. Ни погони не было, ни овчарок. Кое-как добрался до Печоры, удалось забраться на катер, что шел в Нарьян-Мар. Разговорился с мужиком
Но два года, предшествовавшие побегу, сделали из юноши взрослого мужика. На допросах били — хотели выяснить, о чем Алиев говорил с Орджоникидзе. Что он мог сказать? Он был тогда ребенком. К тому же оба давно покойники. Однажды у него появился новый сосед по нарам. Увидел — и не поверил своим глазам: родной брат Серго — Папулия Орджоникидзе. Его вскоре после самоубийства наркома расстреляли.
Как самому удалось выжить? Не боялся ничего. И, главное, старался всегда оставаться спокойным. Никого не чурался — ни политических, к которым сам вначале принадлежал, ни блатных — среди них тоже люди попадались.
— Спокойствия, к сожалению, не хватило бедному Мише Асламазову, моему приятелю, нападающему тбилисского «Динамо». Его арестовали по доносу, посадили в одиночную камеру внутренней тюрьмы НКВД в Тбилиси. Допрашивали, сволочи, на совесть. Он бросился с седьмого этажа… Не только писатели, выходит, как Савинков, не выносили издевательств…
Худо было в северном лагере, на вечной мерзлоте. Доходило до того, что зеки, совсем обессилевшие от мороза и непосильной работы, продрогшие до костей в своих рваных тряпках, калечили себя. Один на пилораме циркуляркой обе кисти себе отхватил. Вот тогда-то, ещё в 39-м, впервые дал себе слово Алиев, что, если останется жив, будет шить одежду для людей — теплую, удобную, чтоб на любом морозе согревала…
— Многие делали наколки на груди — профили Ленина и Сталина. А почему — знаете? Вовсе не из-за любви к вождям. Каждый из «художников» был уверен — наивные люди! — если к вышке приговорят — по Иосифу Виссарионовичу вертухаи стрелять не посмеют. Еще как палили!
Алиев сумел отвоевать себе особое положение. Как заработать в лагере авторитет? Однажды зеков отправили на этап по Печере, ничего не дав с собой из еды — опаздывал транспорт с провиантом. Они пытались было возмутиться это же верная смерть, но охранники согнали всех в трюм. Алиев раздобыл ящик тушенки и в последнюю минуту сумел переправить на борт. Этап благополучно дошел до Архангельска. А молва про Алиева распространилась по многим лагпунктам. Много раз брал на себя чужие проступки. И вскоре зеки стали считать возмужавшего не по годам Алиева «в законе».
На его постель никто не смел садиться, на развод всегда выходил чисто выбритым, в выстиранной одежде. Не только характер помог ему выделиться в лагерной массе и сохранить редкое для этих мест достоинство. Помог ещё начальник зоны Морозов.
Однажды из Москвы спустили план: за год протянуть линию железной дороги до Воркуты. Тосик вызвался подготовить план строительства и вычертил трудоемкий даже для профессионала георельеф всей железнодорожной ветки. Морозов был поражен, выписал диковинному зеку двойную пайку. Но подопечный плюнул в доверчивую чекистскую душу — параллельно с чертежами «нарисовал» себе справку об освобождении и в один из дней, когда начальство беззаботно отдыхало в бане, ушел в побег.
Из Архангельска добрался до столицы — и расцеловал первый же попавшийся московский трамвай. Связался с друзьями в Тбилиси. Те помогли выправить поддельные документы. Поступил в полиграфический институт — жалко было терять вдруг открывшиеся способности графика. Лагерная печать быстро сходила с лица новоиспеченного студента — столько красивых девушек вокруг! Денег не было, снимал комнатку под чердаком на Ордынке. Подошел к подъезду своего старого дома, повздыхал. Из родных окон звучал женский смех, звон убираемой посуды, мелькали силуэты новых жильцов — кандидатов (с грустью подумал Тосик) на острова невидимого отсюда архипелага…
Скоро ему представилась возможность на практике доказать свой талант.
— На лекции подсел приятель и предложил скопировать билет в Большой театр. Выгодное дело, говорит, их с руками отрывают перед спектаклем за тройную цену. Этим и кормились несколько месяцев. Но больше все же, поверьте, — из любви к искусству. Работал я обычным карандашом на тетрадочных обложках — ни один контролер на входе не мог придраться. Сгубила, как всегда, жадность. Напарника взяли с пачкой билетов, и он раскололся…
В Рыбинской зоне, куда я попал, оказались многие известные деятели искусства. Сидела Наталья Сац, партнер Галины Улановой — Василий Дудко. Помню, как-то Уланова приезжала к нему на свидание. А я в зоне — авторитет, руководитель агитбригады и лагерного ансамбля. Взялся устроить им свидание — чтоб все по-людски было. Нашли опрятную комнату, я клубнику достал, яйца, все такое… Калининский, помню, драмтеатр сидел в полном составе! Это уже после войны. Во время оккупации фашисты заставили их под дулами автоматов сыграть спектакль. Когда родная Красная Армия город освободила, чья-то добрая душа артистов выдала, и все без исключения, даже пожарный, получили срока…
После освобождения устроился на железную дорогу — сопровождать товарняки. Чтобы не гнать их пустыми, загружал вагоны овощами и фруктами. Донес куда надо обходчик. Снова дали немалый срок…
Сидел в Рустави, бежал (это когда они с подельниками совершили прогремевший на всю страну семидесятиметровый подкоп из зоны на волю). Опять, уже будучи беглым, определился на железную дорогу под Одессой. Как и неведомый ему Платонов, Тосик страстно любил «этот прекрасный и яростный мир».
С Одессой вышло особо. Здесь он стал железнодорожным мастером. Рационализатором. Разработал уникальный план ремонта путей, сэкономивший государству миллионы рублей. (Беда Тосика в том, что он не там родился, и упрямо — на протяжении десятилетий наивно пытался скрестить капиталистические мозги с советской системой, Чикаго с черными избами, джаз с блатняцкими напевами. То, что дало дружные всходы на американской почве, на наших хилых глиноземах выродилось в чертополох, в траву забвения.)
Социализм впервые отметил таланты Алиева. Из Москвы пришло распоряжение — наградить рационализатора месячным окладом, присвоить звание техника-лейтенанта (железные дороги были тогда военизированы), а фотографию вывесить на городской Доске почета. Его выдвинули на всесоюзную премию и начали готовить документы для командировки в Китай — делиться опытом. Начальник железной дороги генерал Зеленый обронил как-то в разговоре:
— Да тебе, парень, в партию надо. Рекомендация — за мной…
С Доской почета, будь она неладна, вышел конфуз. В эйфории Тосик совсем забыл, что точно такое же фото было разослано органами во многие отделения милиции с пометкой «особо опасный рецидивист, уголовный авторитет, член семьи врага народа».