Кремлевское кино
Шрифт:
— Ты гляди! — рассмеялся Горький. — Даже такие приметы обозначали, черти полосатые!
— Так вот, товарищи, — лукавым голосом продолжил Сталин, снова повернув к себе жандармскую карту. — Веселое. Посмотрите внимательно на выражение лица нашего сегодняшнего советского народа. Оно тоже веселое. Потому что во всем у нас наметились грандиозные успехи. И в индустриализации, и в сельском хозяйстве, и в торговле, и в международных отношениях, и в создании крепкой и мощной Красной армии. А вот киноискусство, к сожалению, не успевает за темпами хозяйственного строительства. Киноискусство, товарищи, по-моему, задержалось во вчерашнем дне. Известно, что народ любит бодрое, жизнерадостное искусство, а вы не желаете с этим считаться. Больше того, в киноискусстве не перевелись люди, зажимающие все смешное. Алексей Максимович, кажется, вы писали, что если главный герой никогда не вызывает смех у читателя, то это не настоящий главный герой, а шаблонный. Вы ведь не против веселого, смешного, правда? Помогите расшевелить талантливых литераторов, мастеров смеха. Вы, товарищ Шумяцкий, поставьте своей задачей создание веселых картин, чтобы в зрительных залах хохотали, как когда смотрят «Огни большого города». А вы, товарищ Александров, с вашим искрометным остроумием эту задачу должны выполнить. Ну, что скажете?
И. В. Джугашвили (Сталин) (из Бакинского губернского жандармского управления). 30 марта 1910. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1647. Л. 10]
Григорий Васильевич заморгал, переваривая сталинское предложение, и не удержался от вопроса, о чем тотчас и пожалел:
— Вместе с Сергеем Михайловичем?
Сталин мгновенно рассердился:
— Я разве сказал, вы и Эйзенштейн? Нет, товарищ Александров, вы и только вы. У Эйзенштейна свой путь, и мы не будем мешать ему, не будем навязывать ничего такого. Пусть работает в своем ключе. А вам давно пора выйти из его тени и самому стать значительной величиной. Ведь вы с ним снимаете на равных, а все равно говорят: фильмы Эйзенштейна. Никто не скажет: фильмы Эйзенштейна и Александрова. Вы с ним как сиамские близнецы, а вся слава достается ему. Я думаю, с этим пора покончить. Разделить сиамских братьев.
— Я тоже давно так считаю, товарищ Сталин! — горячо поддержал Шумяцкий.
— Ну вот, видите. Народу нужны хорошие советские комедии. И вы, товарищ Александров, их создадите. Я смотрел внимательно комедии Протазанова. И «Процесс о трех миллионах», и «Праздник святого Йоргена». Хорошие фильмы. Но они — сатира на буржуазное общество. Такое направление стоит продолжать. Но нужны хорошие комедии о нашем современном советском обществе. Легкие, веселые, жизнерадостные. Я смотрел «Закройщик из Торжка» того же Протазанова, другие подобные картины разных режиссеров. Смешно. Но в них высмеиваются гримасы НЭПа, а это уже вчерашний день.
— Вчерашний? — спросил почему-то Горький.
— Да, Алексей Максимович, — кивнул Сталин. — Пережитки НЭПа еще чувствуются, но это уже как рябинки на моем лице. Отметины от оспы остались, а сама оспа давно ушла в прошлое.
— С вашим образным мышлением, Иосиф Виссарионович, вам бы рассказы писать, — сказал Горький, наполняя рюмки и бокалы. — Не пора ли нам выпить за будущее советской кинокомедии?
— Самое время, — поднял свой бокал с вином генсек, чокнулся со всеми, слегка пригубил, и в этот момент в столовую вошло некое пьяное существо, тщедушное и плешивое, и сказало:
— Гляньте, какое тут общество! — причем первую букву в последнем слове произнесло, как немецкое «o».
Тотчас за спиной у пьяного человека выросла фигура хорошенькой женщины лет тридцати, в ее лице смешались негодование, испуг, стыд и одновременно смешливость, как у некоторых жен, привыкших охотиться за своими мужьями, чтобы те не пили, и эту охоту воспринимающих за некую повседневную игру. Она сгребла пьяного человека в охапку:
— Ну куда ты вырулил! Я же просила! За это не получишь сегодня больше ни капли.
— А я хочу с этими людьми выпить, — сопротивлялся плешивый. — Тут, кажется, мой отец и еще пять-шесть достойных персонажей. Вон тот на Чаплина похож. А вон тот, гляньте, и вовсе на Сталина.
— Тимоша! — покраснев со стыда, как знамя Страны Советов, крикнул Горький. — Уведи ты его немедленно!
— Пойдем! А я говорю, пойдем! — тащила женщина, почему-то названная мужским именем, и в общем-то без труда справилась с довольно хлипким пьяницей, но осталось подозрение, что она на самом деле не слишком спешила увести его, устраивая своего рода представление, и даже позволила ему сбить огромную китайскую вазу. Заявленная в начале нынешнего собрания в качестве чеховского ружья вазища «выстрелила» — грохнулась на пол и, конечно же, по всем законам кинематографа, раскололась на кусочки, полетевшие под ноги присутствующим. Эйзенштейна в вазе не оказалось. Горький не сдержался и матерно выругался, Сталин посмотрел на него с сожалением и произнес обычное в таких случаях:
— На счастье.
— Да на какое счастье! — негодовал великий пролетарский. — Сплошное несчастье. С самого своего дня рождения как начал, так до сих пор это счастье продолжается.
— А я вот не люблю дни рождения отмечать, — сказал Сталин. — Славословия все эти. Всякий раз думаю: поскорее бы кончилось. Знаете что, товарищи, я полагаю, Алексею Максимовичу пора уже от нас отдохнуть.
— Иосиф Виссарионович! — взмолился Горький, но ему явно не хотелось, чтобы пьяное существо вернулось и публично чудило. И он не стал уговаривать, упрашивать. Тем более что главный гость решительно настроился на уход, подкрепленный убедительным аргументом:
— Надежда Сергеевна, знаете ли, сегодня плохо себя чувствует, я за нее волнуюсь, хочу поскорее увидеть. Повидались, ужин был прекрасный, ребята даже искупались, главное дело мы обговорили. Пора и честь знать.
Поднявшись со стула, Александров неприязненно посмотрел на серое пятно, оставленное его влажными трусами, насквозь промочившими брюки, ну да ерунда, высохнет. Он от души пожал сухую и крепкую руку Алексея Максимовича, расшаркался в восторгах:
— Жду с нетерпением продолжения «Самгина», читал в Америке, нобелевский комитет просто ослы, это величайший роман современности! Но я уверен, они очухаются.
— Я тоже, я тоже, — расчувствовался Горький, — хоть кино вообще не люблю, но ваши фильмы смотрел не без любопытства. А нобелевские ослы не просто ослы, а козлы вонючие, это вы правильно заметили.
Когда они выехали, уже совсем стемнело.
— А как это место называется? — спросил Александров. — В котором живет Алексей Максимович.
— Горки, — сказал водитель.
— Позвольте, а разве Горки не на юге? Где Ленин скончался.
— Там тоже Горки. Так уж бывает. Разные места, а называются одинаково.
— Горький в Горках. Остроумно! — засмеялся Григорий Васильевич. — А это были его сын и жена сына?
— Да уж, — вздохнул Сталин.
— Даже в Америке наслышаны о его пьянстве, — с сожалением сообщил режиссер. — А почему Алексей Максимович невестку назвал Тимошей?
— Да не знаю, — ответил Сталин. — Так у них почему-то повелось. Горький в Горках, а сын — горький пьяница. Жена хорошая… Правда, говорят, погуливает. Две дочки, Марфуша и Даша. Всем обеспечен. Живи — не хочу. А он пьет.