Крепче брони
Шрифт:
Вместе с этим письмом мы дали в «Гвардейце» передовую «За смерть героя ответим сотнями фашистских смертей».
Комдив наградил Михаила Грызлова посмертно орденом Красной Звезды. В тот же день (стечение обстоятельств) пришли приказы из штабов армии и фронта о награждении Грызлова еще двумя орденами Красной Звезды.
Три ордена (одинаковые) в один день.
Но Грызлова не было в живых.
Упрямая девчонка
Как она рвалась на фронт! Работала в магазине и
Когда ее вместе с другими девушками-москвичками направили в 40-ю гвардейскую стрелковую дивизию, Аня обрадовалась- Дивизия спешно готовилась на фронт. Потом эшелон. Ночь в автомашине… Чем больше девушка видела следов войны, тем сильнее ощущала ненависть к фашистским захватчикам, тем яснее сознавала, что цель ее наконец-то осуществляется.
…И вот эта яма, а в ней автоклав, в котором стерилизуется перевязочный материал для раненых. Обязанность Найденовой — разжигать топку, поддерживать давление в автоклаве…
Надо же придумать такое! Она, конечно, понимает: перевязочный материал очень нужен. Раненых в медсанбат прибывает все больше. Но почему именно она, Найденова, а не какой-нибудь пожилой солдат, должна торчать в этой яме?
…Порою Аня грешила на другое. Все девчонки как девчонки. Рослые, стройные, за словом в. карман не полезут… А она не вышла ни ростом. ни фигурой. И волосы какие-то рыжеватые, совсем не в моде. Да еще зловредные веснушки: собираются на щеках и, словно в атаке, устремляются на вздернутый нос… Еще в школе мальчишки дразнили за эти веснушки и рыжие волосы. Может, и характер ее замкнутый, неуживчивый от этого? И копилось в душе невысказанное, неистребимое желание доказать: «Я не хуже других!..»
То, что на позициях дивизии идет битва не на жизнь, а на смерть, что под Сталинградом решается судьба Родины, Аня видела по потоку раненых с правого берега Дона, знала из газет, из политинформаций комиссара батальона. Это делало еще невыносимей сидение в «яме».
Стерильный материал обычно забирала старшая операционная сестра Александра Яковлевна Пономарева. Но к автоклаву иногда наведывалась и хирург Лида Зелинская. Высокая, стройная, румянец во всю щеку. Аккуратно причесана, обмундирована словно с иголочки. Посмотришь на нее — зависть берет.
Зелинской вначале казалась странной нелюдимость Найденовой. Хмурая, порою резкая, за собой не следит… Иной раз так и хотелось отчитать: «Посмотрись ты хоть в зеркало! Нервы придержи. Надо же уважать себя, ведь всем трудно…» Но что-то удерживало, мешало Зелинской поставить на место эту взбалмошную, неуклюжую, словно мальчишка, девчонку. Чисто женским чутьем Лида угадывала, что с Аней творится неладное, ей надо помочь…
Но как, чем, если с ней даже как следует не поговоришь?
Однажды та взорвалась. Трудно иначе назвать ту нервозность, с какой она вылила Зелинской все, что наболело
Зелинская растерялась. Был момент, когда, увидев, как слезы исказили измазанное сажей Анино лицо, она хотела рассмеяться. Но не засмеялась, непосредственно выраженное горе тронуло ее сердце.
Несколько успокоившись, Найденова произнесла:
— Слышите, слышите, как там стреляют? — Из-за Дона в этот момент действительно явственно донеслись разрывы снарядов. — Там раненые, может, умирают… А вы держите меня здесь, в этой дыре…
Зелинская не столько разумом, сколько чувством поняла, как ей следует поступить в таком случае. Она молча усадила Аню на чурбак и, стараясь быть спокойной, сказала:
— Иди к Исааку Ильичу. Метелица только на вид суровый. Ты бы знала, сколько он спас людей!.. Иди и расскажи ему все, он тебя поймет. — Помолчала, держа руки на еще вздрагивающих плечах Найденовой. — Только, знаешь, не горячись! Попробуй спокойно. У ведущего хирурга немало и других забот. Не успеваем обрабатывать раненых.
Наверное, правильно говорят: не везет, так не везет. Добиралась до роты — ног под собой не чуяла. Где по лабиринтам траншей и ходов сообщения, где ползком — только бы скорей попасть на командный пункт. И в первый же день нарвалась на неприятность, которая могла кончиться плохо.
Хотела честь по чести доложить командиру о своем прибытии, а ротный, не дослушав доклада, махнул рукой:
— Некогда, некогда. В самый разгар боя попала. Сиди на КП, — а сам перемахнул через бруствер— и только его видели.
Очень это интересно: рота сражается, ее «ура» слышно совсем рядом. Раненые ждут помощи, а ты сиди в окопе и слушай, как телефонист монотонно повторяет одно и то же: «Я — Дон… Я — Дон…» Как будто за этим она и спешила сюда!
Выбравшись из траншеи, побежала туда, где шел бой. Жарко, сумка с непривычки оттягивает плечо, пот льется по лицу, стекает за ворот. Скорей, скорей! Там нужна помощь.
Вдруг остановилась. Навстречу понуро бредет солдат, таща за ремень винтовку. На грязном лице — растерянность.
— Ты ранен? Перевязать?
Неловко мнется, молчит.
— Ах ты, трус! А ну, поворачивай обратно. — И, выхватив подаренный кем-то пистолетик, девушка направляет его на солдата. — Быстро! — А сама думает: «Это, конечно, из новичков. Наши десантники не струсят, не побегут…»
А вечером после боя — скандал.
— Товарищ санинструктор, почему вы нарушили мой приказ? Почему ушли с КП? — грозно выговаривал командир роты.
— Так я… Там же раненые…
— Молчать! Я спрашиваю, почему нарушили приказ? Вы знаете, что положено за это на передовой?!
Найденова, разумеется, знала. Хотя в душе все кипело, протестовало. И против этого крика командира, и против того, к чему он вел дело: ведь раненые же… Но молча выслушивала не очень стеснявшегося в выражениях лейтенанта.
— За то, что нарушили мой приказ, на первый раз предупреждаю… — Ротный на какое-то мгновение замолчал и закончил уже тихо: — А за то, что вернули в строй труса и помогли вынести раненых, благодарю вас.