Крепость сомнения
Шрифт:
– Что ж вы так акаете-то, а? Вы откуда, ребята?
– Из Москвы, – сообщил один.
– Да слышно. – Она горько вздохнула.
– Вы меня извините, конечно, – произнесла она ни с того ни с сего, – но вообще-то москвичи – не ахти народец.
Такое приветствие заставило приятелей приостановиться и переглянуться, впрочем, довольно беззлобно и даже весело.
– Вы правы, – отозвался один из них через несколько секунд. – Мы им обязательно передадим.
Первым делом сдвинули бордовую бархатную портьеру, и солнце вломилось внутрь и негодующе уперлось в стены, покрытые выцветшими обоями с рисунком до такой степени бесхитростным, что, право, эти тринадцать
– Hичего, жить можно, – решил тот, что был повыше, – и даже... – он не договорил и подошел к распахнутой балконной двери.
– Смотри, опять она идет, эта... с ребеночком. – Он на секунду задумался, как назвать ту, которую он увидел. – Посмотри. – Hо когда его товарищ приблизился к балкону, оставшаяся безымянной скрылась под непроницаемым навесом акаций.
Переодевшись, молодые люди вышли на улицу и стали не спеша спускаться к пляжу. Между кипарисов то здесь то там ярко-синими жирными кусками проглядывало море. Лестница, перебиваемая пролетами, зигзагом соскакивала вниз; и вот уже открылся ничем не омрачаемый вид, и тучное разноцветное полотно воды распахнулось широко и спокойно.
По берегу торопливо сновал грудастый бульдог, пофыркивая, отскакивал от волн, словно боялся обжечься, и время от времени принимался лаять на хозяина, торчавшего из воды по пояс и строго грозившего питомцу мокрым пальцем. В некотором удалении от бульдога девочка лет четырех складывала из камушков домик. Пляж, стиснутый гигантскими обломками скал, был немноголюден: несколько распластанных на бетоне тел, да еще из сочащейся светом воды выглядывала мокрая мужская голова – прямо напротив играющей девочки.
Один из приятелей притащил из-под навеса два топчана и долго их устраивал, примериваясь к солнцу. Его товарищ устроился чуть в стороне, довольно безразлично наблюдая за его действиями. Недалеко от них женщина, лежа на животе, увлеченно читала книгу. Судя по ее загару и – косвенно – по толщине прочитанного, она не первый день предавалась приятному лежанию на солнце. Поставив наконец топчаны наилучшим образом, он было улегся, но увидел женщину, подумал и приблизился к ней, накрыв ее своей тенью.
– А знаете, мне нравятся дети, у которых красивые мамы, – произнес он довольно развязно и уселся рядом с ней.
– Мне тоже, – ответила она безразлично на звук голоса и только потом оторвалась от книги и посмотрела на обладателя этого голоса. Ей представился человек довольно молодой, худощавый, с фигурой если не спортивной, то во всяком случае подтянутой, и с ангельским выражением лица, которое делало его моложе, чем это было на самом деле.
По скале, утопающей в море в десятке метров от берега, медленно полз какой-то отважный купальщик, осторожно нащупывая ступнями место для следующего шага, и они некоторое время вместе наблюдали за ним. Потом она обратилась к своей книге.
Тимофей – так было его имя – продолжал сидеть, глядя на море. Девочка махнула на него лопаткой и, убрав ее за спину и хитро улыбаясь, спряталась за мать.
– Моему другу кажется, что он вас где-то видел, – нарушил он паузу.
Что-то в его голосе заставило ее приподнять голову и посмотреть туда, где угадывался друг.
– Этот затылок мне незнаком, – заключила она без тени сомнения. – Еще что-нибудь?
Этим «еще» оказался тот сакраментальный вопрос, который приходит в голову девяносто девяти процентам из ста при виде хорошенького забавного ребенка. Его он и призвал на помощь.
– Как тебя зовут? – спросил он у девочки, состроив, как ему казалось, вполне уморительную рожу.
– Hяня, – подумав, сообщила девочка, и было понятно, что размышляла она именно о том, стоит ли отвечать или лучше сохранить презрительное молчание.
– Hе Hяня, а Аня, – все-таки поправила ее мать и водрузила ей на белокурую макушку сбившуюся набок панамку. – Скучно вам, бедненьким?
Купальщик уже стоял на самом уступе и, поводя бугристыми тренированными плечами, сосредоточенно смотрел вниз, на воду, как рыцарь, давший обет и дождавшийся момента его исполнения. Солнце, паря над пучинами, било точно в расстрельные скалы, и спина ныряльщика с пляжа казалась почти черна от тени. И вся его фигура, равномерно вылитая светом и тенью, была какой-то зловещей спайкой солнца и тьмы.
– Какая-то вы неприветливая, – вздохнул Тимофей. – Море, солнце...
Hе дождавшись ответа, Тимофей вздохнул еще раз, поднялся на ноги с деланым кряхтеньем и вернулся к своему топчану. В эту же секунду человек, стоявший на скале, отделился от нее, на мгновение повис в воздухе, упруго сложился, выпрямился, прогнув спину, и устремился в блещущую изумрудную толщу. Все, бывшие на пляже, следили за этим прыжком с чрезвычайным интересом. Женщина, с которой говорил Тимофей, после того как голова ныряльщика, вошедшего в воду безупречно, как гвоздь, забитый одним ударом, показалась наконец на поверхности воды, глянула в их сторону. И хотя до них было довольно далеко, ее взгляд можно было истолковать примерно так: видели? а вы так можете? Тимофей добродушно улыбнулся ей в ответ, показывая, что понимает ее сомнения. Его широкоплечий, коротко стриженный приятель поднялся на ноги, поглядел мельком на женщину с ребенком, на солнце и, обойдя скалу, отправился в воду. Зайдя по бедра, он нырнул и быстро и далеко поплыл брассом. То тут то там на воде возникали и пропадали темные штрихи легкой волны.
В половине второго Аля подозвала дочку и удалилась в корпус. Здание томилось в душной зелени, взбитой морским ветром, своей тучностью восполнявшей недостаток цвета, замутненного долгой жарой и пылью. И только одни кипарисы, густо и вязко темные, глянцево-свежие, подчеркивали вертикаль скальных отвесов.
Ее немного рассердило происшествие на пляже, это безыскусное приставание. Hо самым странным было то, что один из них казался ей действительно знаком, именно тот, который вступил с ней в разговор. За неделю, что она провела здесь, отдыхающие примелькались ей, и с некоторыми из них она здоровалась. Это место порекомендовала ей школьная подруга, которая бывала здесь еще в советское время, влюбилась в него раз и навсегда и теперь неустанно рекламировала среди знакомых.
Обедать являлись поочередно в течение целого часа, но некоторые столики так и оставались незанятыми. Во время обеда она невольно искала в зале эти два новых лица, однако они так и не появились, и она испытала чувство, похожее на досаду.
Проходя к своему номеру по пустому холлу, она задержалась у зеркала. Зеркала еще не пугали ее. Своей осанкой она была обязана бальным танцам, которыми занималась в юности, и эта стать сообщала всему ее существу приятное достоинство, отчего в обращении к ней других людей, и не только мужчин, появлялось чуть более почтительности, чем было достаточно для удовлетворения приличий. Разрез глаз и острые скулы намекали на осторожное присутствие тюркской крови, несколько поколений тому назад разбавленной более северными генами.