Крепость
Шрифт:
В доме нашлись две шахматные доски – обычная и дорожная, Мальцов расставлял на них комбинации. Завел тетрадь, записал в нее конспекты первых двадцати уроков и простенькие партии, что должны были пригодиться при работе с начинающими.
Стоило только вновь прикоснуться к игре, как память ожила, игра снова перекроила его сознание, как было, когда он занимался в кружке, но восстанавливать забытое оказалось непросто – ему не хватало суток, пришлось пока отложить работу над книгой. Привычная жизнь разом изменилась, бескрайняя Вселенная вымысла укрыла его от повседневных забот, и он выныривал из нее с явной неохотой, прерывая занятия на еду, сон и короткие прогулки. Мальцов разбирал этюды, всевозможные дебюты, сложные размены фигур, лишь на первый взгляд рискованные ходы. Риск оказывался на поверку всегда просчитанным и оправданным, как и незаметно построенная оборона, втягивающая противника в коварную ловушку. Стоило в нее попасть, и противник незамедлительно переходил в сокрушительную атаку. Вариантов развития одной партии было слишком много, чтобы он смог удержать их в голове, для этого требовался высший, гроссмейстерский уровень, но разум ликовал от скитаний по хитрым лабиринтам умопостроений, и озарения, подсказывающие удачный выход из неминуемого тупика, приносили неописуемый кайф. Умственная работа способствовала активации нейронов головного мозга, включила уснувшие за время бездействия и лени связи, очистившаяся от застоявшейся шелухи голова заработала четко и настойчиво требовала теперь постоянных упражнений. Казалось, сама душа воспаряла, отправляясь в путешествия по маршрутам великих предшественников, проделавших эти трипы задолго до него. Если бы его попросили охарактеризовать свои чувства одним словом, он бы произнес слово «счастье».
Впрочем, как и любая творческая работа ума, игра не только дарила энергию, но и буквально сжирала ее. Устав от нервного напряжения, он отрывался от доски, закрывал глаза и грезил. Косые перелеты слонов представлялись стремительными фланговыми атаками конницы, спешные рокировки преображались в сдвоенные ряды повозок, выстроенных в цепь вокруг шатров ставки. Ощетинившееся смертоносными иглами стрел, это древнейшее оборонительное сооружение защищало сердце битвы подобно свернувшемуся в клубок огромному ежу. Тяжеловесные ладьи, приняв горизонтальное положение, мгновенно обрастали лафетами и колесами, становясь чугунными бомбардами; выкаченные на редуты, они простреливали целые сектора, грозя наступающей вражеской пехоте всепожирающим прицельным огнем. Строй вставших клином пешек перерождался в идущих локоть к локтю пеших воев, острые наконечники копий протыкали пространство, шаг за шагом наращивая отвоеванное тактическое преимущество. В такие минуты он снова проживал наступление Тимурова войска, завершающую атаку левофланговой конницы, хаотичное бегство отрядов Тохтамыша. Очевидные сравнения игры с жизнью напрашивались сами собой, сравнения с поганой жизнью, в которой законы диктовались пещерным насилием – основополагающим принципом ее устройства. В жизни наступательные ходы повторялись от раза к разу – топориком по беззащитному лбу, когда никто не видит, ударом исподтишка, плетением закулисных интриг, выстрелом из кустов – дебютным ходом, предшествующим беспощадному рейдерскому захвату. Шахматное поле было территорией свободы, что достигается только на уровне индивидуального сознания. На этом ристалище тоже допускались и приветствовались любые уловки, но победа и полный разгром противника были бескровны, ничто не мешало проигравшему расставить фигуры по новой и начать следующую партию за преимущество, которое нельзя было взвесить на весах, измерить в принятых миром эквивалентах богатства и власти. Чистая игра ума. Мальцов задумался: главное слово здесь было «чистая» или всё же «игра»? Так он отдыхал, чтобы снова вернуться к доске, начать поиск оптимальных решений, переживая и сражаясь за обоих противников одновременно.
Мальцов теперь не зашторивал окна, просыпался с солнцем, быстро завтракал, садился к столу и вставал из-за него, когда чувствовал, что начинает витать в облаках, теряя нить рассуждений. Выходил на улицу продышаться, но дальше крыльца не ступал – кругом текли ручьи, клочья грязного снега лежали то тут, то там, а оживающая от спячки земля стала жирной и топкой, отмывать резиновые галоши после прогулки было лень. Лес утратил зимнюю суровость, почки на тополе около дома набухли, готовые вот-вот раскрыться и осыпать округу чешуйками с желтым липучим соком. Птицы на разные голоса перекликались в тополиных ветвях, обживая скворечники и строя гнезда. Где-то на Ленином участке барабанил по сухому стволу большой дятел желна. Пение талой воды – постоянная последовательность весело журчащих нот – вплеталось фоном в сольные птичьи партии, звучало бэк-вокалом, вытягивающим на заднем плане музыкальную идею этого животворящего произведения. Мальцов прочищал легкие чистым воздухом, предвкушая, как станет рассказывать об игре начинающим, вкладывая в слова всю силу собственных эмоций, сладко зевал от переизбытка кислорода и с радостью покидал улицу, спеша затвориться в тишине, склонившись над клетчатой доской.
Телефон всё не звонил, но теперь, вооруженному мечтой, ему всё было нипочем: игра была неисчерпаема, энергия партий-схваток яростна и неумолима, как восходы солнца, как сила воды, сметающей на своем пути остатки зимы. Ручеек несся по уличной колее вниз, в оживающее болото, туда, где скоро должна была зародиться новая жизнь, – у него на столе она рождалась каждый раз, стоило только расставить фигуры и продвинуть первую фигуру.
Лена и Сталёк остались в прошлом. Он попытался заинтересовать Сталька, показав ему самые простые комбинации, но услышал в ответ: «Я б лучше сыграл в петуха или в секу, там хоть поржать можно». Лена приняла его новое увлечение, как принимала всё вокруг, если это не меняло привычного ей распорядка жизни. Он теперь здоровался с ними на улице, но в гости больше не заходил, отделился окончательно. Они тоже перестали заходить к нему в избу.
В один из дней в Василёво занесло Валерика. Убивец притопал в деревню собственной персоной, лично принес Стальку водки, чтобы завести только что выходившегося бедолагу: пора было строить заново сгоревший при пожаре дровяной сарай. Бутлегер прошел мимо стоявшего на крыльце Мальцова, поздоровался как ни в чем не бывало, Мальцов посмотрел сквозь него веселым и беспощадным взглядом. Рожа у Валерика сразу же перекосилась от злости, но Мальцов сделал вид, что не заметил его реакции, хотя втайне почувствовал странное удовлетворение. На следующий день Сталёк потащился в Котово с рюкзаком, набитым инструментами, столкнулся с Мальцовым, несущим на коромысле воду. Сказал сам, как извинения попросил, хотя никто его за язык не тянул:
– Валерик – инвалид, один не справится, в деревне живем, надо помогать. – Мальцов пропустил его слова мимо ушей. Сталёк сразу как-то сгорбился, отвернулся, пошел месить глину на дороге, а Мальцов долго провожал взглядом его черную шатающуюся фигуру, пока она не скрылась из глаз.
Уазик пришел неожиданно, Николай позвонил за час до прибытия. Мальцов наспех собрался, покидал пожитки и оставшуюся провизию в кабину, обнял Лену. Сталёк пропадал в Котове на строительстве.
– Спасибо, Лена, за всё, не поминай лихом.
– Ты нас не забывай, Иван Сергеевич, приезжай, без тебя тут теперь пустыня.
– Приеду, если смогу.
Сел в машину, помахал рукой, зная, что вряд ли отважится вернуться.
Въехали на горку, он попросил водителя остановиться, пояснил:
– Тут всегда останавливались, когда в армию провожали или гроб везли на погост, прощались с деревней. Место такое… специальное.
Приспустил окно, смотрел на три черных дома, на сужавшееся на глазах пространство жизни, поглощаемое наступающим лесом. Окинул глазом округу: тонконогие березы и заросли олешника на полях начинали зеленеть, листья были еще совсем маленькие и клейкие, с копейку. В больших лужах отражались плывущие по небу облака. Еще раз взглянул на дедов дом, словно постарался получше запомнить, потом закрыл окно и сказал нарочито громко: «Поехали!»
Часть третья
Крепость
1
К концу апреля шахматная школа уже вовсю работала. Одиннадцать школьников и преданный Димка, немедленно изъявивший желание учиться игре, исправно посещали вечерние занятия. По субботам и воскресеньям ребята приходили помочь Мальцову: вместе выкрасили новые стены и побелили потолки, убрали грязь и строительный мусор, оставленные бортниковскими рабочими – те лишь подлатали дом и отремонтировали разрушенные печки во всех трех комнатах. Одна комната стала кухней, большая «зала» – зимним классом, она пока стояла пустая, в маленькой, выходящей двумя окнами прямо на цементную вазу-цветник, Мальцов оборудовал спальню-кабинет. Занимались на большой веранде, отапливаемой электрическими батареями.
Ребята хотели заниматься, а потому всё как-то правильно устроилось. Совместная работа по дому быстро всех сдружила, руководить и незаметно направлять их помогал богатый опыт экспедиций и накопленная в Василёво и не растраченная пока энергия. В результате каждый получал то, к чему стремился. Первое, чему он научил их, – проигрыш обсуждался после игры обоими игроками, а наиболее интересные партии выносились на общее обсуждение. В классе много смеялись, и соперничество не перерастало в серьезные обиды.
Бортников открывал шахматную школу с присущей ему помпой, для пущего эффекта нарядился в шахматного короля в фиолетовой мантии с кистями и в короне, подозрительно напоминавшей архиерейскую митру с венчающим ее хрустальным крестом. Ученики школы – белые пешки в остроконечных картонных шлемах – взяли на караул по команде офицера Мальцова, которому Димка выдал на церемонию свой реконструкторский меч и склепанный из железных пластин шишак. Степан Анатольевич решительно двинул белую пешку на большой настенной доске, пойдя е2 – е4, что по сценарию заменило традиционное разрезание ленточки. Приглашенное городское начальство, чиновники из области и представители прессы разразились бурными аплодисментами. Небрежным королевским жестом скинув с плеч на пол ненужную больше мантию, Бортников захватил микрофон и поздравил всех с добрым начинанием, затем вспомнил, как сам после школы занимался в таком же кружке, а в конце речи особо подчеркнул, что Крепость не только культурный заповедник, но теперь еще и объект досуга школьников – первый в России заповедник спорта, что закреплено в специально прописанных документах решением городских властей. Что это значило на деле, никто не понял, но специальный статус осененного мантией и короной пространства оценили: в ответных здравицах здоровое начинание главы «Стройтехники» поддержали все выступающие, для чего и были приглашены.