Крепость
Шрифт:
– Ну, как? Хороший материал набрали из этого похода? – обращается ко мне комфлотилии. Забыв все формальности, просто киваю в ответ. Затем, собравшись, благодарно жму ему руку. И добавляю: «Покорнейше благодарю, за возможность быть на борту вашего корабля».
Выйдя на пирс, невольно закрываю глаза от слепящего солнца. Водитель уже здесь. Старательно отсалютовав мне, он внимательно осматривает меня. Тоже, наверное, хочет спать, как и я.
Мой приказ «Едем в B;nesville!» прибавляет ему живости.
Сплю очень беспокойно. Снится мне новое оружие: По небу летят шеренги солдат, словно стаи уток,
Просыпаюсь в полдень от раздающихся во дворе звуков рабочих команд. Сладко, до хруста костей, потягиваюсь, приятно ощущая каждый мускул тела, чувствуя жизнь каждой клеточки. Ощущение такое, словно после огромной, напряженной работы принял горячую ванну. И вот опять полон сил. Меняем маскировку на машине, и затем дорога на Гавр наматывается на ее колеса.
На расстоянии нескольких километров от берега наталкиваемся на обломки самолета, жертвы ночного воздушного боя. Около наполовину зарывшегося в землю фюзеляжа толпятся местные ребятишки. В полях видим воронки от бомб. На зелени лугов там и сям блестят серебром ленты фольги, с помощью которых летчики пытались обмануть наши локаторы. А вот еще один сбитый четырехмоторник. Экипаж, наверное, успел выпрыгнуть, т.к. в самолете не видно следов крови.
Не могу поверить, что союзники на самом деле хотят высадиться в Па-де-Кале, хотя бы потому, что они приложили слишком много усилий на побережье Нормандии. Сообщения Вермахта могли быть так хитро сформулированы, для того чтобы приукрасить или замолчать события – но в любом случае не могли упустить шанс описать расширение или укрепление захваченного плацдарма. Некогда терять время на эти ребусы. В Гавре быстро поумнею. Втайне меня гложет другая мысль: если поеду на запад, то окажусь гораздо ближе к Бресту. Но как, если повезет, ухитриться попасть в Брест?
Бензин и паек у нас заканчиваются. Но мне плевать на эти мелочи: в Гавре предоставлю водителю заботу о нас. В обеспечении провиантом и горючим он настоящий дока. Жаловаться не приходится.
Прибыв в Гавр, спешу не на виллу военкоров, прямиков в укрытие катеров, чтобы разузнать о ситуации.
Во время моего своеобразного бега с препятствиями по хаосу нагромождений порта, меня посещает странная мысль: ВМФ подобрал хорошие аббревиатуры для кораблей флота: S-Boot – слышен шипящий звук и впечатление быстроты; U-Boot – звучит как темная, таинственная глубина; Z-Boot – описывает характер этой серой борзой. Буква Z – похожа на зигзаг и задранную вверх корму. Сигнальный флаг Z – это сигнал атаки для ВСЕХ военных кораблей.
В укрытии катеров царит такой же тюремный мрак, как и в укрытии подлодок в Сен-Назере. Только по размерам это укрытие меньше, а шум двигателей на порядок выше.
Вступаю в разговор с одним из командиров. Он совсем измотан, но, несмотря на явную усталость, великодушно соглашается поговорить
– Просто так теперь к транспортам противника не подступиться. Все подходы к ним охраняются всем чем можно. Включая лодки для постановки буев и баркасы. Мышь не проскользнет! Вы даже представить себе это не можете! А на флангах, конечно же, канонерки и эсминцы. И между ними шлепают транспорты с техникой и живой силой врага. Как на воскресной прогулке!
Командир истощен. Лицо цвета старого творога. Вместо форменной фуражки – пилотка, из под которой торчат в стороны белокурые волосы. Говорю ему, что прошлой ночью был на тральщике у Дьепа. «Ну и как? Входили в контакт с противником?» – «Нет совсем нет.» – «А у нас здесь все несколько иначе. Хотя едва ли это тоже можно назвать контактом с противником. Не мы с ним, а он с нами… И значительно … Прошлой вот ночью мы выходили… Повреждены двигатели» – офицер вдруг вопросительно смотрит на меня: «А вы хоть раз ходили на катере?» – “Да. Даже слишком часто. Но уже давно.» – «Тогда вы знаете, что это такое. Вам, вероятно, удалось посмотреть на злобного врага. Здесь вы такого не увидите. Сплошной заградительный огонь. Оборона настолько крепка, что мы, как ни стараемся, не можем ее преодолеть. Их средства обнаружения находят нас на дальних подступах – тут же ночь превращается в день: со всех сторон нас накрывает шквал огня. И попробуйте-ка добраться до сектора открытия огня и поразить своими двумя торпедами хоть один из этих выше ватерлинии перегруженных транспортов! Это практически невозможно! Никто не может этого сделать!»
Вдруг вблизи взревел двигатель, да так сильно, что приходится прервать разговор. Мой собеседник резким взмахом рубит воздух и замолкает. Этот жест красноречиво выражает его бессилие и разочарование. Затем, закрыв уши ладонями, кивком головы и передернув плечом, показывает, что должен идти.
Снаружи все мрачно и на меня наводит ужас вид развалин. В сумерках они выглядят призрачно. Становится ужасно от мысли, что каждую ночь здесь, возможно, кого-то убивают.
А небо, кажется, улыбается. Под таким небом купаться бы в стремнине, медленно гребя сильными взмахами – мечты, мечты.
Развалины будто сделаны из папье-маше. Куда ни кинь взгляд: руины и завалы. Но на одной улочке вижу вдруг свет – настоящий красный фонарь. Символ немецкого педантизма: Бордель открыт. Можно посношаться: Потому и горит призывно красный фонарь.
В темноте толпятся группки солдат. Перед дверью с красным фонарем они образовали настоящую очередь. Подойдя ближе, вижу, что ошибся – это санчасть.
Повезло, что не надо искать ночлег: на вилле роты пропаганды у меня есть собственная комната. О водителе тоже побеспокоились.
Когда, на следующее утро, захожу в канцелярию и обращаюсь к писарю-ефрейтору, тот взволнованно говорит: «Вам телефонограмма, господин лейтенант!». Что-то отстучав пару раз, вытаскивает из аппарата бумажную ленту и протягивает мне.
«Лейтенанту Буххайму немедленно погрузиться на торпедный катер» – читаю и тихо, про себя, говорю: «Великолепно! Из огня да в полымя!»
– А где другие? – спрашиваю ефрейтора.
– Они еще спят, господин лейтенант! Они летали с нашими самолетами. Жалко, что вас не было, господин лейтенант.»