Крепость
Шрифт:
Был ли я ослеплен страстью? Был ли чересчур доверчив?
А та проклятая история с биноклем? Я чувствовал себя в то время так, словно на глазах у меня были шоры. Но и тогда я отказывался видеть в Симоне этакую сороку-воровку, а уж тем более заговорщицу или, упаси Бог, шпионку. Уже в то время я знал, как зарился отец Симоны на наш новый морской бинокль, чья светосила линз, благодаря их новому покрытию, необычно усиливалась. Симона мне сама об этом рассказала! А потом бинокль исчез, и Симона все время отвлекала меня от мыслей о нем, и мне пришлось подниматься на борт без бинокля.
Что же, Бога ради, произошло в Бресте? В чем оказалась замешена
Если бы я только знал, на что могу рассчитывать – или мог? Охранные грамоты от партизан маки;, которые она мне подсунула «на всякий случай», а затем черные гробы: кто и как смог бы сориентироваться в этом?
И вдруг во мне будто пружина страха распрямилась: что, если вся эта история, подобно брошенному в воду камню, распространила во все стороны круги – последствия? В конце концов, из-за Симоны мы все можем пойти ко дну.
Но в чем же я себя упрекаю? Я всегда был начеку, никогда не позволял сорваться с моих губ ничему рискованному. Более того, довольно часто, чтобы избежать возможной огласки, я был глух и нем. И на улице, и в штабных кабинетах с картами на стенах, и при чтении приказов командования. И это притом, что я буквально помешан на подглядывании и подслушивании.
Вздрагиваю от трижды повторенных приглушенных звуков. С ума там посходили, что ли?
Стучать в прогнувшуюся дверь не имеет никакого смысла, господа. Звуки звучат глухо, ничего не передают, т.к. с другой стороны лежит груда развалин. А часть их, перемолотая в мусор, плотно закрывает наш выход.
Здесь пока еще можно существовать. Если бы не возможные проблемы с воздухом! К сожалению никто здесь не производит такого продукта, как кислород. И ПВО не подумали о создании его запасов на такой вот случай.
Симона. Опять Симона! Какую роль во всей этой истории мог играть Старик? Никаких мыслей по этому поводу. А почему Старик не смог защитить Симону? Не хотел? Я всегда считал его рассудительным и надежным. Но в самом ли деле он таков? И именно в ЭТОЙ ситуации?
Симона и Старик. Наверное, крутили там разные шуры-муры. Скорее всего, заводилой была Симона. И кое-что на это указывало, но я старался этого не замечать. Не замечать!
Без воды становится тяжело. Как долго еще будет поступать воздух? Едва ли сутки продержимся. Удушье? Да нет, пока не чувствуется. Очевидно, воздух поступает сюда еще откуда-то. Хотелось бы, чтобы здесь было больше воздухозаборных отверстий в двери переборки.
В то время как осматриваю припорошенных пылью людей, мысль о Симоне свербит мозг: по своей сути она осталась для меня загадкой. Чувствую себя словно состоящим из двух половинок: одна моя половина сжата, спрессована и всего опасается, а другая – мягкая и податливая. Временами я веду себя как токующий глухарь. Но ведь не все, в Ла Боле, выставляли на показ свою позицию: «Ах, что мы за парни!»
Не могу понять себя: в голове только Симона и все, что с нею связано. При этом я уверен в ее судьбе: «Все кончено. Вперед к новым берегам!»
В следующую секунду мысленно возвращаюсь к тому, что я увидел в подвале дома, перед отъездом из Ла Боле. Конечно же, не допускаю и мысли о том, что Симона сама смогла смастерить маленькие копии подлодок, хотя я давно об этом думал…
А где же мои фотографии? О Господи! Совсем вылетело из головы!
– Ты не представлять себе de ce qui se pass;, mon pauvre idiot! – звучит в ушах ее вкрадчивый голосок.
Вдруг меня прошибает холодный пот при воспоминании о моем складе в Фельдафинге: бесчисленные записи и фотографии, которые я там спрятал. Их может кто-нибудь обнаружить! Меня внезапно осеняет, кто мог арестовать Симону. Если СД приложило к этому руку, а не только флотская контрразведка, то пиши пропало! От охватившего меня ужаса я цепенею.
Хранящиеся на моем чердаке два чемодана, в которые я годами складывал все, что думал будет крайне важно для будущей книги, это настоящая бомба. Но только не отчаиваться! Если рассмотреть ситуацию более подробно, то все что в этих чемоданах – это совершенно секретные материалы – некоторые даже слишком взрывоопасные. А уж в глазах этих чокнутых служак из цензуры в Берлине, конечно же, каждый листок бумаги и каждая фотография вне всяких сомнений взрывоопасны! Если бы эти задницы только знали, что за груз спрятан на чердаке в Фельдафинге!
Боже мой! Только не отчаиваться! Но как? Как я могу теперь попасть в Фельдафинг? А под каким предлогом могу еще раз выехать в Мюнхен? Если они спустят своих ищеек, то те уж след не упустят.
Никак не могу сосредоточиться. Счастье, что вообще еще способен мыслить! Если Симона арестована, то ей так или иначе пришьют шпионаж. А что же еще? А мне значит – соучастие в шпионаже. Нужно держать ушки на макушке, чтобы избежать этой мясорубки. Если же еще всплывет, что Симона дважды со мной была в Германии – тогда все, каюк! Мы тогда, наверное, с ней спятили – просто спятили!
И в Фельдафинге тикает часовая мина и неясно только одно: сумеет кто-нибудь остановить эти часы или нет. Если же эти свиньи доберутся до моей комнатушки и начнут искать, то они доберутся и до люка ведущего на чердак. И как только они это сделают, то уж никаких сомнений – шансов спастись у меня не будет никаких. Так всегда6 посеявши ветер – пожнешь бурю. А в моем случае – целую лавину.
Проклятье! Знать бы об этом раньше! Кому можно позвонить в Мюнхен или Фельдафинг и попросить как можно скорее забрать два старых чемодана? Как с наименьшим риском обтяпать это дельце? Может быть Рут, из Туцинга? Нет, мы же с ней расстались навсегда. Она слишком изыскана, слишком чувствительна, слишком непрактична и очень нервная. На двух других моих подружек из-за их общеизвестной тупости рассчитывать в этом деле не приходится: м надо сначала все досконально и не менее трех раз повторяя, все объяснить.
Но есть же еще Хельга! Счастье, что она не осталась в Фельдафинге, в своем доме в Мюнхене. Я наизусть помню номер ее телефона: 3-25-58. сумасшествие какое-то: я едва знаю Хельгу, и в тоже время она единственная, кому я доверяю, она быстра и понятлива.
После недолгих размышлений прихожу к выводу, что Хельга – самая безопасная моя гавань: в течение многих лет она была секретаршей в каком-то большом страховом бюро – и ее не удивит, если я, безо всяких объяснений, попрошу забрать с моего чердака два старых чемодана с бумажным хламом и сохранить их у себя в доме. Она ориентируется в моей комнатушке и даже имеет ключ от квартиры. Как подняться наверх ей также известно: ключ от чердачного люка висит в прихожей на стене, за большой керамической чашей.