Крепость
Шрифт:
Но конца представления все еще не видно! Масленок мягко произносит: – По крайней мере, вы увидели, как МЫ здесь живем. Мысленно добавляю: – Потому и нужен нам хороший коньяк! Вслух же говорю: – Так точно, господин капитан! Это очевидно! И опять стойку, руку к козырьку, щелчок каблуков и наконец-то я в коридоре, где могу себе сказать: – Бегом в гостиницу и смыть с себя всю эту грязь и пот!
По дороге в гостиницу едва верю в то, как все прошло. Хочется прыгать от радости и коленопреклоненно благодарить судьбу. Одному Богу известно, что может произойти со мной в Париже. Хотел бы без всяких докладов Бисмарку тут же уехать из Парижа в Брест: это всего лишь ночь в поезде
Если бы я мог дозвониться до Старика! Но я не осмелюсь сделать это ни под каким видом!
Мне надо быть внимательным, чтобы не сломать ноги в развалинах и мусоре. Весь тротуар усыпан кусками кирпичей, деревянных конструкций, щебня….
В номере, в вазе стоит букетик фиолетовой сирени. Он смягчает суровую обстановку. Болезненно-бледная фиолетовость цветков не напоминает фиолетовый цвет фиалок. Наверное, горничная принесла из какого-нибудь пустого номера.
Буквально валюсь на кровать и думаю о старике. Должно быть я вздремнул. Уже стемнело. Что это я с собой делаю? В последний вечер в Берлине заперся в номере и хандрю? Уж лучше прошвырнуться по улицам и запечатлеть их вид.
Но, прежде всего, смыть с себя всю эту грязь! Ванны в номере нет, лишь умывальник и конечно только холодная вода. Но это даже и хорошо: такая вода, надеюсь, придаст мне бодрости. Еще одна довольно непростая задача – привести в относительный порядок обувь: нет никаких щеток или тряпок. Расстелив лист газеты, осторожно снимаю туфли и оставшись в носках ставлю ноги на газету. Сняв брюки, складываю их, но они выглядят как нестиранная ветошь. Из брючин сыпется пыль. Повезло еще что я был в своей не совсем уставной шинели: хоть она не впитала в себя всю эту пыль и чад.
Наконец привожу себя более-менее в порядок и выхожу на улицу. Честно говоря, не имею представления куда идти: просто иду и дышу.
Вот мелькнул свет, словно там пивнушка. Подхожу, спрашивая себя: что меня там ждет?
Свет падает из полуоткрытой двери жилого дома. Значит, двигаемся дальше. Наверное, заблудился. Лучше бы храбро остался в номере, чем неуверенно плестись по темному городу. И в этот миг попадаю на своеобразную танцплощадку: Дворец Танца! Ясно видно мерцание металлических пластин, которыми покрыты стены, также видны люстры, мрамор и образцовые девушки. Вот это да! Но почему это они смотрят на меня как истуканы? Что-то здесь не так. Ах, да! Запрет на танцы. Значит, только «гляделки»! А в Дании, говорят, запрета на танцы нет. В Дании есть сливки, копченое мясо и сало – а здесь то, что есть.
На улице грязь, мусор, чад и вонь, а здесь неземные существа. Сижу и удивляюсь. У меня такое чувство, словно я наблюдаю все это со стороны.
В Париже почему-то совсем не думал о том, какие чувства и настроения ЗДЕСЬ царят. Только теперь понимаю тех офицеров и командиров, которые, возвращаясь из отпуска, старались не ехать через Париж. «В Берлине из-за грязи неба синего не видно!» А позже выходят на курс транспортов – но перед транспортами летят самолеты, по три-четыре штуки, и их бомбы находят своих жертв в глубине: и трупы плавают по воде и небо сливается с горизонтом.
Внезапно вижу лицо: круглое как вся девушка. Даже шляпка у нее на головке круглая. Какой-то парень подходит к ней и Кругляшка звонко хохочет: она уже занята!
Имеются ли здесь тоже похотливые «боевые подруги»? Однажды я пережил нечто подобное. Запомнилось на всю жизнь. Боцман Фишер как-то подхватил двух дам: «боевую подругу» и ее подружку. Кроме того, он до этого уже принял изрядно на грудь. Остановившись посреди улицы, задрав вверх голову, он орал во всю глотку: «Мы выпьемка рома /
А что за берлога то была, куда мы наконец все добрались: куклы в платьях с рюшами, игрушечные медвежата и миниатюрные садовые гномики по всей комнате. Ярко-красные искусственные цветы, кружевные покрывала и много черного бархата, раскрашенного цветными красками: кузница около водопада. Красные лампочки и море ликера: перекусывали стоя, на кухне.
А позже, то есть много позже – наши дамочки показали свои ядовитые зубки и коготки. Сколько упреков и оскорблений мы тогда от них услышали – это было что-то с чем-то! И вдруг словно опустилась звуконепроницаемая завеса: слышны были лишь сморканье, всхлипывания и завывания – да, концерт в два голоса! «Ах, я свинья!» – кричала одна, «Свинья! Свинья! Свинья!» После чего Фишер сказал: «Нам это больше не нужно…»
Проклятые ликеры сделали свое гнусное дело: утром я никак не мог вспомнить, как это я добрался до гостиницы.
Эх, если бы вырваться из этого времени и пространства! Из всего этого дерьма! внезапно до меня доходит, как нелепо я выгляжу сидя здесь, за круглым мраморным столиком на покрытой красным бархатом скамье, в полном одиночестве. Поднимаюсь и выхожу на улицу.
«Темнота хоть глаз выколи» – приходит на память фраза из какой-то книжки. Небо, наверное, все закрыто облаками: не видно ни единой звездочки. По дороге в гостиницу мысленно вновь устремляюсь в Брест. Брест, Брест, Брест! – это слово звучит как лай собаки. Уже при одной мысли о Бресте я раньше покрывался гусиной кожей: город казался таким же злым как и звучание его имени. Другие порты имели более звучные мена, хотя и были бретонскими: Concarneau, Douarnenez …. Но Брест! Оно звучит как туман, как дымка над водой. В Бресте началась для меня война: на каком-то эсминце, который выходил из Бреста я прослушал какую-то лекцию о войне на море, и она была ужасна. Бонзы и ОКВ совсем свихнулись, когда меня, без всякого морского образования заслали на «Карл Гальстер» – и сразу в морской бой в Ла-Манше: своеобразная «Школа Выживания» через боевое крещение.
Мне никогда ранее не приходилось переживать такого страха и ужаса как тогда. Теперь мне нужны более спокойные переживания. Хотя, будь я сейчас в Гамбурге, то стоял бы уже перед Святым Павлом. Это уж как пить дать! А здесь?
Вдруг меня осеняет: Фридрихштрассе – рядом. Там всегда было много народа, прежде всего из-за находящегося рядом вокзала и разбегающихся звездой переулков. Пытаюсь сориентироваться и двигаюсь в намеченном направлении, словно в полусне.
Вот впереди уже площадь, которую я ищу. Слева должен быть квартал Нуттенфиртель. Узнаю силуэт церковной башни – да, точно. Церковь была поблизости от площади. Буквально пробегаю улицу, затем на углу через пару ступеней вниз. Брр, как холодно!
Черная глотка улицы. В конце ее приглушенный свет. Легковушки. Грузовики. Слышен звук работающего двигателя. Но вокруг ни души. Почему?
Подожди-ка. У стены мелькает тень. Кто там спрятался? Замечаю свет из-за щелок прикрытых ставнями светомаскировки окон. На маленькой двери замечаю оконце из которого всегда смотрят проститутки. Дверь закрыта на запор. Набираюсь смелости и с силой стучу в ставень: «Да провалились вы все там, что-ли?»
Никакого ответа.
Кнопка звонка. Нажимаю и прислушиваюсь. Ничего не слышно. Звонок наверное не работает. Но в этот миг раздается: «Что случилось?» – «Я и хочу это узнать» – «У нас все спят!»