Крепость
Шрифт:
Кто-бы мог подумать! Перегнувшись через кованые перила балкона, вижу Эйфелеву башню. Раньше, как только заходил разговор о красоте в технике, я всегда вспоминал Эйфелеву башню и «Голубое чудо» – мост через Эльбу у Лошвица, по которому мы катались на велосипедах, когда хотели попасть в замок Пильниц.
Надо признать, господин Бисмарк присмотрел отличное место: дворец у дворца. Великолепная улица, расположившаяся между каштанами так широка, что напоминает скорее ипподром, нежели обычную улицу.
Еще раз узнаю, что в понедельник все пойдет, как запланировано, а также: «С базы прибывает много ваших товарищей…».
Все это адъютант говорит мне в спину, т.к. я все еще зачаровано стою на балконе. Но вот он говорит: «А что касается вас» – и эти слова произносятся таким
На меня буквально накатывает волна страха, а мысли, словно пулеметные строки, мелькают с быстротой молнии: что кроется за этими его словами? Что им уже известно? Уведомлен ли Отдел, так сказать, по служебной линии? Можно бы, небрежно так, осведомиться у адъютанта, да лучше промолчать, не показывая своего волнения.
Как можно увереннее отвечаю: «Отлично! Тогда мне надо занять себя чем-то до понедельника». – «Кстати, у нас теперь новое расписание в метро», говорит адъютант. Я весь внимание и он продолжает: «Метро не работает с 11 до 15 часов. Также не работает и с 11 вечера».
Значит надо как-то устраиваться. Но меня мучает один вопрос: Надо бы позвонить Старику, но можно ли звонить отсюда, не будучи подслушанным?
Если просто сказать адъютанту, что мне надо позвонить в Брест, т.к. меня туда-то и направил Берлин, то можно гарантировать, что в этом случае будут прослушивать каждое мое слово. Значит надо попытаться сделать это без «высочайшего» позволения, но напрямую через коммутатор. В это время за телефоном там сидит унтер-офицер, который кажется простым парнем, и, кроме того, там же сидит и водитель и оба болтают о чем-то своем. Должно получиться, если только связь будет нормальная и мне не придется орать во всю глотку. Иначе, они прекратят свою болтовню, и будут прислушиваться к моему разговору.
Просто вихрь мыслей пронесся в голове за какой-то миг! Оставлю-ка я все это да завтра, тогда все и проясниться. Адъютант, скорее всего, ответил бы, что его это не касается.
– Прежде всего, надо перекусить, – обращаюсь к нему. Конечно, лучше было бы переговорить с Бисмарком сегодня или завтра, но ничего не поделаешь. Надо использовать свободное время для моей работы.
В кают-компании, как они называют столовую, один за длинным столом, выбираю место между высоченными гобеленами, закрывающими стены. Этот дворец, полный роскошного великолепия, чистое безумие. Сижу и жду, что стюард – здесь фактически нет матросов в качестве разносчиков пищи, а работают гражданские стюарды. Как на некоторых военных кораблях – принесет мой заказ.
Мне тяжело. В глубине души у меня, до встречи с адъютантом, теплилась надежда, что мне удастся довольно быстро убраться из Парижа. Но с момента разговора с ним, меня все больше и больше заполняют мысли о Симоне. И обо мне.
Так вот сижу и размышляю. Здесь, среди всех этих «придворных» лизоблюдов нет никого, кому я мог бы довериться: одни лишь озабоченные своей судьбой, да завистники! Завистники – по-французски: «jaloux». Но это слишком красивое определение для всех этих задниц. Раньше я даже радовался существительному «jalousie». «Опустите-ка жалюзи в спальне», – слышал я крик бабушки, – «Солнце светит прямо в комнату!». Бабушка часто использовала это слово, но я и не подозревал, что оно означает в своем втором значении.
Ничего не поделаешь: придется изображать из себя такого же «своего» парня. Не выпячиваться. Оставаться в роли человека устроившегося в жизни по протекции. Выдвинуть все антенны – прозондировать окружающую атмосферу, показать всем видом, что очень дорожу вниманием адъютанта.
Жую и глотаю пищу как автомат, и лишь через пару минут замечаю, что пью чай вместо ожидаемого кофе.
«Не будь слишком толстокожим! – смеюсь сам над собой. – Всего-то в твоих ушах звучат интонации голоса адъютанта, и звучат не так, как ты ожидал – а ты уже готов наложить в штаны!» Шагая со своим саквояжем в гостиницу Отдела, удивляюсь тому, что в такой великолепной местности располагается такая гостиница: все устроено точно так, как и представляешь должно быть в столице
Вместо обычного водопроводного крана установлен ручной нажимной рычаг по системе кнопки безопасности: вода течет только в раковину и столько времени, сколько будешь давить рукой на рычаг. Стоит только отпустить его, как вода сразу же перестает течь. Ну а если хочешь умыться двумя руками или охладить в раковине бутылку шампанского, тогда бери бечевку и привязывай рычаг к крану. Свет в туалете горит тоже лишь тогда, когда дверь закрыта изнутри.
Комнатенка крошечная, но с такой пышной обстановкой, будто принадлежит самому роскошному парижскому отелю.
Едва устроившись, вновь устремляюсь на улицу. Словно неведомая сила тянет меня туда. С собой у меня лишь фотоаппарат.
Над Эйфелевой башней развевается флаг со свастикой. Смотрю на него глазами импрессиониста, и он тут же превращается для меня в красное пятно на фоне яркой голубой дымки. Прямо над шпилем башни висит розовое облако. Этот вид меня очень трогает.
Теперь, на террасах Trocadero, нахожусь на уровне средней линии Эйфелевой башни. Подо мной лежит Pont d’I;na, далее тянется огромное Марсово поле, на границе которого расположилась, словно великолепное завершение композиции, Ecole Militaire. На переднем плане толпы катающихся на роликах детей.
Спускаюсь с террас Trocadero, минуя группки мамаш с детскими колясками, и жалею лишь о том, что пока не запустили фонтаны. За время прогулки я взбодрился и ожил. Мне нравится моя легкая походка, а не обычный спешащий полубег. Иду так, чтобы чудо техники инженера Эйфеля все время оставалось на виду, стараюсь поймать ее в кадр так, чтобы не захватывать площадку под ее основанием мост Pont d’I;na через Сену.
Останавливаюсь прямо под башней: вокруг чугунных уносящихся ввысь конструкций опор располагаются остро-обрезанные самшитовые гнезда геометрически четких клумб. Невольно замираю у этого строгого порядка господина Le N;tre, затем смотрю вверх: из такого положения я впервые вижу башню и устройство ее опор. На фоне неба железная конструкция с ее поперечинами и распорками выглядит потрясающе. Стою зачарованный под башней и пока рассматриваю шнековый подъемный механизм кабины лифта, спрашиваю себя: неужели Бог остался с французами в это тяжелое время? Неужели ОН живет во Франции? Если бы я задал этот вопрос истощенным немецким рабочим или нашим серым конторщикам, они бы подумали, что я спятил. Но зачем мне их об этом спрашивать? Я уже давно нашел для себя ответ…
«Ладно. На сегодня, пожалуй, хватит!» – говорю себе, снова покорив высоту Trocadero.
Однако прохожу мимо Отдела – в направлении Площади Звезды.
Постамент какого-то памятника пуст после акта вандализма. Фигура того, кто стоял на постаменте, уже переплавлена на военные нужды. Наша военная экономика сожрала и этот кусок бронзы. Бальзак, изваянный Роденом тоже, наверное, исчез с Монпарнасса?
Полицейские приветствуют меня, вскидывая руку к козырьку фуражки в свободной манере, довольно небрежно. Внезапно меня охватывает жгучее желание содрать с себя форму. Жаль, что в багаже в этот раз нет гражданского костюма. Что за неудержимое желание к перемене одежды охватывает меня в Париже! Раньше, едва появлялся в отеле, как первым делом переодевался в гражданское платье и тогда чувствовал себя обычным человеком, когда можно свободно болтать руками, не напрягать бедра, расслабить плечи и плевать на все условности! Прекращались извечные приветствия, и исчезало ощущение себя оккупантом. А вечера в Бобино, где мне многое удавалось благодаря моему бычьему напору! Любил вслушиваться в громкую речь французов, обсуждавших немецкий Вермахт – это было еще то наслаждение!