Крепость
Шрифт:
— Но, измена Родине — это же практически невозможно!
— Не возможно…, — произносит Казак. Что вы знаете!? Они завалились к нам прямо в издательство. Они расставили Зуркампу ловушку, когда увидели, что по-другому с ним не справиться. Долго же они искали такую возможность.
— Ловушку? — Я едва могу поверить услышанному. Уж кто-кто, а Зуркамп умел обходить ловушки. — Но Зуркамп не мог попасть в ловушку!
— В этот раз она была очень хорошо замаскирована.
— Как? — я мысленно тороплю Казака: говори же, говори скорее! Этот медленный,
— Они заслали к нам своего агента-провокатора. Если хотите знать поточнее, то имя этого господина Доктор Рекце. Так однажды он предстал перед Петером Зуркампом. В самом издательстве. Он утверждал, что является другом Германа Гесса.
— Рекце?! Что за противное имя!
— Не хуже чем какой-либо легавый, по моему мнению. Зуркамп мобилизовал очень много людей на защиту издательства. Людей, имеющих влияние, даже людей из Партии, как вы знаете. Однако и это не помогло.
Я вдруг подумал, что мы же все знаем, с какой хитростью он разыгрывал одних партбоссов против других — и, прежде всего Бормана против Геббельса. Борман — руководитель партийной канцелярии, и опасен в первую очередь из-за своего скудоумия. С Геббельсом можно хоть поговорить. К тому же ходят слухи, что он не совсем ариец… Но, что же дальше милый Герман Казак?
— Да, да, да — говорю нетерпеливо, — так что же дальше с этим Доктором Рекце?
Казак тем же тоном, словно рассказывая наизусть, продолжает:
— Этот Доктор Рекце выказал готовность передать Гессу новости, такие, что нельзя доверить почте, переправив их в Швейцарию. Поскольку он сам, мол, гражданин Швейцарии и легко сможет это устроить…
Казак смолкает, словно углубляя драматизм своего рассказа. О, Господи! Думаю про себя, ну не мог же Зуркамп … и тут Казак вмешивается в ход моих размышлений:
— Однако это было еще не все. Этот Доктор сделал предложение Зуркампу. А именно: войти в тайную связь с якобы существующей в Швейцарии группой Сопротивления, организованной бывшим рейхсканцлером Виртом. И предложил себя в качестве курьера.
— И?
— Конечно же, Зуркамп не согласился! Он не мог довериться совершенно незнакомому человеку.
— Молодец! — вырывается у меня, дыхание мое учащается, словно я загнал себя до смерти.
— Молодец? — эхом подхватывает Казак. — Выговорите «Молодец»? тогда вы абсолютно не представляете себе их методов работы.
Лучше бы я ничего не говорил. Казак молчит, словно воды в рот набрал. Или он задумался над чем-то? Лучше бы он думал не об отвратительных методах нацистов, а продолжал бы свой рассказ.
Наконец, взглянув на меня исподлобья, словно изучая неведомое насекомое, медленно цедя слова, произносит:
— Зуркампа поставили к стенке…
— Зачем??
— Так они рассчитывали сломать его характер и волю.
Бог мой! Проносится у меня в голове. Как разобраться во всем этом потоке слов?
— Сломать характер и волю? — спрашиваю и вздрагиваю от собственного, более чем резкого голоса. Но Казак остается спокоен и лишь
— Вы, в самом деле, ничего не соображаете? Вы что, не знаете, что должно последовать за всем этим — т. е., что Зуркамп должен был бы сделать?
Я отрицательно мотаю головой. Казак, не изменяя тона, продолжает:
— Он должен был, нет, обязан был, немедленно донести в гестапо на этого человека. Но мог ли Зуркамп донести на человека, который обладал столь большой фантазией?
— О, Боже! Вырывается у меня стон и злая мысль обжигает мозг: так вот как они это сделали!
— А так как он не доверился этому, как он считал, фантазеру, то и в гестапо не сообщил.
Я так потрясен, что просто теряю дар речи. Казак же продолжает:
— В тот самый момент, когда этот господин доктор Рекце вошел в издательство, судьба Зуркампа была решена: «Помощь в заговоре против государства».
— А теперь он находится на Принц Альбрехтштрассе?
— Он был на Принц Альбрехтштрассе. Но оттуда попал уже в концлагерь Равенсбрюк….
— Где это?
— Где-то за Нойстрелицем. Дело действительно очень серьезное, т. к. туда попадают совсем уж в тяжелых случаях. Правда, его забрали не в сам концлагерь, а в гестаповскую тюрьму при этом лагере. В Равенсбрюке имеется отдел для гестапо.
Во время рассказа Казака, я встал и стал ходить по комнате кругами. Но после этих слов остановился в нерешительности и буквально рухнул на стул. Мысли роились в голове, словно потревоженные пчелы: ведь в течение последних нескольких месяцев, все выглядело так, словно Зуркампа должны были призвать на военную службу. Если бы только это произошло! В форме он был бы в большей безопасности.
— Теперь найти бы нам таких друзей, что имели бы связи наверху.… Словно издалека слышу голос Казака. Хотя и им придется здорово поломать голову.
Чувствую себя словно на сцене в какой-то пьесе: Сцена заговора. Это чувство исходит от Казака, от его тихого, почти шепчущего голоса, от нервных жестов его тонких ручек. От его лихорадочно горящих глаз. Но так же и от приглушенного света, едва ли освещающего углы комнаты.
— А где жена Зуркампа, Мираль?
— Она здесь, в Берлине. Я с ней связываюсь почти каждый день. Она делает что может. Бьет во все колокола.
Если бы это только помогло! Мелькает шальная мысль. Слишком много суеты тоже вредит. Будто догадавшись, о чем я думаю, Казак продолжает:
— Она делает все очень хитро, но старается надавить на все рычаги.
Эти слова звучат приятно.
— Даже Брекера втянули в это дело. Его называют «Ухо фюрера»…
Хм. «Ухо фюрера». Бахман говорила «Ухо Геринга». Казак выдерживает глубокомысленную паузу, а затем резко подается вперед и берет быка за рога:
— А ведь вы на хорошем счету у Дёница. Вы даже писали его портрет. И как раз сейчас нам нужен человек не состоящий в партии. Кто-нибудь из вермахта. Из высших кругов. Дёниц как раз то, что надо.