Крепость
Шрифт:
С моим сидением в кабине тоже проблема: Я больше лежу, чем сижу — скручиваюсь вверх и еще косо направо, иначе не выдержу. А сейчас еще и тошнить начинает! Не хватало еще, чтобы заблевать весь «ковчег».
Глаза закрыть и сконцентрироваться на себе: Это должно помочь…
Вся моя левая сторона словно онемела — и все же: Мы можем сказать, что мы, втроем, хорошо отделались и что, кроме того, даже наш «ковчег» все еще едет.
Этот сраный конвой! Всегда когда мы едем в конвое, то получаем по полной. Двигаясь в одиночку, нам всегда все удавалось. Мне надо было бы приказать остановиться, симулировать повреждение двигателя и остаться позади. Но там был обстрел со стороны партизан Maquis. Нужно было суметь оказаться в одно и тоже время и в одиночестве и в безопасности множества: Квадратура круга!
Жаль, что нет кадров моего воздушного акробатического номера: В скоростной кинокамере он должен был бы выглядеть чертовски красиво.
Все протекло в таком нелепом и странном темпе, что даже точно не знаю, составил ли я все быстрые картины в правильном порядке. Таким вот образом, наверное, и Роммеля накрыло! я еще размышляю, но затем лишь фрагменты мыслей проходят через мозг и какие-то бессмысленные обрывки слов.
Мои часы! Что за свинство! Кожаный ремешок разорван. Наверное, его можно отремонтировать…
То, что не накрыло «ковчег», этого никак не могу понять. Всего лишь перекосило ветровое стекло — кому сказать…
Заставляю себя собраться и держать глаза открытыми. Окружающая нас местность мне совсем не нравится: лес, аллеи, кустарник — куда ни кинь взгляд везде заросли.
Такое ощущение, что нахожусь в фантастическом мире. На доли секунды вид ландшафта расплывается сквозь выгнутое стекло, напоминая серое пюре. Затем снова несколько резко очерченных картин появляются как комки в этом пюре.
Прилетели ли те самолеты-штурмовики прямо из Англии — или теперь они уже взлетают с полевых аэродромов здесь, во Франции?
Я-то думал уже, что мы были почти в полной безопасности… Да не тут-то было!
Боль в левом локте возрастает все больше и теперь доводит меня до слез.
— Довольно трудно будет теперь перезаряжать оружие, — говорю при следующем остановке Бартлю. И добавляю еще: — Оттяните-ка мне затвор.
Ну а уж снять оружие с предохранителя — я это смогу при необходимости сделать и пальцами левой руки. — И знаете что, лучше снимите-ка мне оружие и с предохранителя тоже.
Я, конечно же, понимаю: Это крайне рискованно. Теперь я должен буду обращаться с моим автоматом как с только что снесенным яйцом. Лучше держать его стволом вниз! В случае чего выстрел попадет в жестяной пол.
Что за сумасшедшая мысль была отправиться в путь с этими двумя парнями!
Сначала все выглядело довольно хорошо, но теперь мы влипли! Во всяком случае, мы оказались снова tutto solo. И то, что Бартль расположился на моем месте на крыше — мне совсем не по вкусу.
Меня должно быть сильно шарахнуло по черепу — может быть сотрясение мозга? Но я все еще могу видеть, ощущать запахи, слышать и говорить. Возможно ли все это при настоящем сотрясении мозга?
Сколько, интересно мне знать, времени прошло с тех пор, как мы покупали кокосовые орехи в Испанском саду, в монастырской аллее? Думаю, минимум лет десять! Определенно, не менее 10 лет, конечно, прошло.
Ну, вот, пожалуйста, мой ум все еще функционирует!
Бабушка Хедвига! Она говорила, когда ей было худо: «Я очень нездорова». У нее был тромбофлебит нижних конечностей — своего рода слоновая болезнь. И ее вид не вызывал умиления, особенно когда она раскатывала дрожжевое тесто для выпечки печенья. Не имею никакого представления, что с ней стало. Куда она только могла деться?
Всеобщий распад, вот что стало участью нашей семьи…
Мне бы сейчас очень помогла холодная вода и мокрая тряпка для компресса на голову. Но где здесь взять холодную воду? Есть ли здесь вообще вода? И эта кислая глинистая почва, думаю, тоже не подходит моей руке.
Внезапно вижу слева знак Красного Креста и стрелку-указатель с несколькими цифрами.
— Стоп!
«Кучер» падает от внезапного испуга грудью вперед на рулевое колесо. Ни малейшего представления, как долго мы ехали.
Вижу аллею из платанов, подрезанных по обычаю этой страны, но давно снова полностью выгнавших новую поросль. Заезженная дорога ведет к небольшим земельным участкам: Сплошная идиллия, вплотную с дорогой. И некоторые даже имеют приятный вид, радующий глаз.
«Кучер» должен немного сдать назад «ковчег» с тем, чтобы мы могли войти в колею.
Потрескивание гравия под колесами раздражает слух.
Едем таким размеренным темпом до самого парадного въезда, но никто не выходит нам навстречу. Наконец, какой-то санитар появляется из боковой двери. Неужели врачи уже смылись и отсюда? Но за ним появляется штабсарцт. Он худой и длинный как жердь.
— Ну, все не так уж и плохо, — говорит он, осмотрев мою руку.
Я настолько рассеян, что тихо переспрашиваю:
— Как, как?
— Ваша гематома! Так сказать, спелый экземплярчик…
Я готов буквально на стену забраться от внезапно пронзающей меня боли: Штабсарцт хочет, очевидно, проверить способность моего бедного раненого сустава двигаться.
— Капсула сустава, кажется, разбита, — говорит он затем так равнодушно, словно о мелкой неисправности старого автомобиля.
Боль становится настолько сильной, что я понимаю лишь половину сказанного им.
— Так… мы положим руку в повязку. Гипсовать ее пока еще не имеет смысла. Но в любом случае ее следует срочно просветить рентгеном.
— И как долго, — заикаюсь, — все будет длиться в целом?
— Потребуется определенное время. А что касается способности руки двигаться — я имею в виду ее способность двигаться назад…
И тут меня пронзает такая боль, что буквально валюсь на стул, с которого только что встал. Я успеваю лишь произнести: «Вот тебе и на!», с такой дерзостью, на которую еще способен, а затем проваливаюсь в туман накатывающей боли. И сквозь этот туман слышу голос «жерди»: