Крепость
Шрифт:
Ради всего святого, только бы ничего не накликать! Черт его знает, что ждет нас в Париже.
Из-за того, что перед нами сортируют транспортные средства Вермахта, мы вынуждены остановиться прямо перед витриной магазина: свадебного салона.
За манекеном-невестой чинно стоят щеголеватые манекены мальчика и девочки. Конец фаты невесты закреплен в их гипсовых пальцах. Вокруг витрины, в золотых рамках, висят букеты невесты из искусственных цветов и упорядоченные к композиции всей картины, белые шнурованные бюстгальтеры и белые трусики: Все для невесты.
В следующей витрине все для жениха — не хватает только каких-нибудь особенных кальсон.
Светлый отблеск этого белого великолепия, должно быть, проник в глаза «кучера»: Он повернул голову к магазину, сидит и пристально смотрит в раскинувшееся сияющее великолепие. У невесты жемчужные зубки меж кроваво-красных губ и маленькие ямочки на щеках — воплощение прелести.
— У них, наверное, железные нервы, — говорит Бартль мне в затылок.
Если бы дела шли по воле Бартля, мы бы еще сегодня въехали в город, надо бы ему так ответить.
— Нет, Бартль, не сейчас. До Парижа нам следует быть настороже.
Не хочу говорить Бартлю, что я планирую. Бартль предлагает, чтобы мы немедленно следовали в военный госпиталь. Интересуюсь у него, не нужно ли его спасать…
— Что Вы имеете в виду, господин обер-лейтенант? — произносит Бартль озадаченно.
— То, что Вы меня затем там оставите, а сами, вместе с нашим «кучером», смоетесь куда-нибудь.
Бартль словно язык проглотил, и я добавляю: «Думать надо!»
Спустя несколько сот метров Бартль видит дорожный указатель комендатуры. После короткого плутания мы уже там.
В комендатуре, к счастью, находится дежурный фельдфебель.
Я получаю гостиничный номер, недалеко от замка, Бартль и «кучер» должны довольствоваться французской казармой совершенно по соседству.
— Не совсем то, что надо для моего подразделения, — говорю фельдфебелю. Когда он переписывает предписание о размещении, я благодарю его:
— Так все в порядке.
Едем по брусчатой мостовой. В зеркале заднего вида могу видеть одним взглядом, будто картину, мое дрожащее лицо и убегающие назад стены палисадников с каменными вазами. За ними виллы, повернутые к нам фронтонами. Ни одна не похожа на другую. Проезжая мимо них вижу настоящую выставку архитектуры 1900 года.
Маленький отель словно покрыт пылью. Многочисленные портьеры придают ему вид любовного гнездышка. Деревянные ступени, ведущие на второй этаж, громко скрипят при каждом шаге. Поднимаясь по ним, ударяюсь левой рукой и готов громко заорать от боли.
Следует передвигаться более осторожно.
И с каждым часом боль становится все сильнее.
Приглушенный свет снаружи пробивается между тяжелых занавесей и сквозь гардины в мою комнату. Невероятных размеров кровать из латуни, засиженное бархатное кресло со многими кистями и шаткий столик — вот и вся мебель. Умывальник и биде без занавески стоят прямо в комнате. Слепое зеркало висит над умывальником.
Очевидно, и в самом деле, гостиница сомнительной репутации для парочки любовников. Не совсем то, что надо человеку желающему подремать лишь нескольких часов.
Принимаю еще раз две болеутоляющих таблетки, но едва прилег на кровать, как вновь подхватываюсь: Надо хоть одним глазком посмотреть замок! уговариваю себя.
Я могу видеть между деревьев замок как огромное, раскинувшееся в обе стороны безграничное строение.
Как часто я планировал в Париже: Посетить Версаль! Посетить замок! Зеркальные залы! И вот теперь я в Версале, но для посещения замка наверное уже слишком поздно. И все же отправляюсь в путь: Я в долгу перед собой.
Бартль и «кучер» хотят разузнать о дровах и о шинах.
— Иногда и метла стреляет, — только и могу ответить, когда слышу набившее оскомину слово «шины». Но мы все же должны попробовать раздобыть их.
Кто бы говорил! Я и в самом деле прохожу внутрь, в замок! Но как здесь все выглядит: Гобелены повсюду отсутствуют, а картины, камины скрыты за гипсовыми стенами.
Могу только удивляться: Шаркаю словно старик из одного пустого парадного зала в другой будто французский турист — уже почти в темноте, с толстой, распухшей рукой в повязке и едва держась на ногах.
Все плывет перед глазами. Неловко поворачиваюсь вправо и боюсь, что сейчас грохнусь на пол.
Нет! приказываю себе. Это не стоит твоих мучений! Нужно убираться. Назад, в отель-бордель.
В маленьком салоне отеля вступаю в беседу с лейтенантом-пехотинцем, от которого узнаю, где на юге высадились объединенные вооруженные силы Союзников: у Saint-Tropez, Cannes и Saint-Raphael. Там они не встретили ни малейшего сопротивления.
Лейтенант говорит, что генерал фон Штюльпнагель больше не является комендантом Парижа. Он попытался застрелиться после 20 июля, но тяжелая рана оказалась не смертельной, хотя и привела его к слепоте.
Новым защитником Парижа, стал назначенный Фюрером, генерал фон Холтиц.
Бартль появляется, когда я как раз рассматриваю свою руку. Он тоже видит теперь, насколько она стала распухшей и какого ужасного фиолетового цвета.
— Однако, господин обер-лейтенант… Вы должны немедленно обратиться в военный госпиталь, — заикается он.
— Ах, перестаньте ныть — не так страшен черт, как его малюют. Завтра утром ее просто надо просветить рентгеном, это точно…
— Ну, я не знаю…
— Потерплю еще, Бартль. У меня пока еще есть таблетки от боли. Это поможет мне спокойно поспать.
— Я принес Вам поесть, господин обер-лейтенант, — произносит Бартль и тут же выкладывает из своей брезентовой сумки на изящный столик несколько толстых бутербродов — паек на добрых три дня. И Бог знает, откуда у него еще и две бутылки пива! У нас на борту пива точно не было.
— А Вы? — спрашиваю Бартля.
— У нас все отлично — но я подумал…
— Уже все хорошо, Бартль. И большое Вам спасибо!
— Могу я еще что-то для Вас сделать, господин обер-лейтенант?
— Ничего не надо, Бартль.