Крепостные королевны
Шрифт:
Наконец одна из девочек слегка подвинулась и освободила возле себя место на скамье. Приветливо сказала:
— Чего ж ты? Садись. Не век тебе стоять-то…
Положив свой узел на пол возле двери, Дуня, робея, подошла к столу и присела на самый край скамьи. Она была рада, что за столом одни только девочки и, видать, с нею одногодки. Чуть-чуть у нее отлегло от сердца. Она приободрилась.
— Есть-то охота? — снова обратилась к ней девочка, рядом с которой она уселась и которая первая ее приветила.
Дуня покосилась на миску. Есть ей хотелось. Даже очень хотелось, а в миске лежала каша, обильно политая конопляным маслом.
— Охота, — прошептала Дуня.
— Верка, ложку!..
Это произнесла четвертая девочка, которая на нее не глянула и с ней не поздоровалась. Сказала повелительно. Такая, если прикажет, надо тотчас, немедля, исполнять.
Дуня посмотрела на эту девочку. Увидела тонкий носик с чуть приметной горбинкой, как просяное зернышко, темную родинку на щеке возле уха и длинные ресницы, от которых на розовых щеках лежали тени. Девочка набирала кашу краем ложки, а белый мизинец, чуть согнув, держала на отлете.
Верка вскочила. Чернявая, с лукавинкой в раскосых глазах, она весело посмотрела на Дуню. Смешно картавя, с поклоном спросила:
— Какую изволите подать вам ложку, сударыня? Чистого золота? Аль чистого серебра? Али хрусталя веницейского?
Дуня сперва опешила: никогда она не слыхала такого разговора, никогда не видела такого обращения, но вдруг поняла, что это шутка, и, улыбнувшись, шуткой же ответила:
— Окромя как из чистого золота, мы другими ложками есть не приучены!
— Гы-гы-гы… — басом засмеялась девочка, сидевшая напротив. Она была бела, толста, с замасленными щеками, потому что кашу пихала в рот полными ложками, да еще с верхом.
А та девочка, которая отдавала картавой Верке приказ, вдруг повернулась к Дуне и пристально на нее взглянула.
Дуня чуть не ахнула — такой необыкновенной и чистой зелени смотрели на нее глаза. И такой взгляд был у этих зеленых немигающих глаз, что Дуня сразу обомлела. Словно околдовали ее прозрачные русалочьи глаза, приворожили на веки вечные!
И бывает же на свете такая красота, о которой только в сказках сказывают…
— Чего умеешь делать? — спросила девочка с зелеными глазами, свысока оглядев Дуню.
Дуня снова оробела.
— Не знаю, — ответила, растерявшись.
— Плясать?
— Нет, — ответила Дуня, забыв, как ловко она пляшет, лучше всех девушек в Белехове.
— Песни петь?
— Нет, — снова ответила Дуня, запамятовав сейчас, что и песни она умеет петь.
— Так на кой же ты сюда пригнана? — спросила девочка и сощурила длинные ресницы, отчего глаза у нее стали как два бездонных зеленых озерца среди темных кустов. — Красоты в тебе тоже нет…
— Не ведаю, — тихо ответила Дуня.
Уж чего-чего, а этого-то она и вправду не ведала. Зачем ее привезли из Белехова в Пухово? Зачем привели сюда, в этот флигель? Останется ли она тут или ее еще куда денут? Ничего она не знала, кроме одного: приказали ей — и вот она здесь. Никому не должна перечить, ни с кем не смеет спорить. Так ей перед отъездом наказывала мать. «Дитятко, мое дитятко… — шептала она, обливаясь слезами и прижимая к себе Дуню. — Помни, доченька, подневольные мы…»
У девочки с зелеными глазами насмешливо изогнулись губы. С равнодушным видом отвернувшись от Дуни, она опять взялась за кашу, еще дальше отставя загнутый колечком белый мизинчик.
А чернявая Верка принесла Дуне ложку. Сделала глубокий поклон, согнувшись в поясе, помотала одной рукой возле пола и протянула ей ложку с выщербленными краями. Старую-престарую.
— Получай, какую просила — из чистого золота!
— Спасибочки, — ответила на это Дуня и тоже, вместе с другими, стала из миски черпать кашу. Каша была вкусная. Такой масленой у себя дома Дуне есть не приходилось. К тому же была она шибко голодная.
— Тебя как звать? — спросила девочка, которая рядом сидела. Дуня назвала свое имя.
— А меня Фросей зовут, — сказала девочка. — А вот ее, — она показала на шуструю девочку, — ее — Верой.
Дуня кивнула головой:
— Знаю…
— А эту, — Фрося глянула на толстуху, которая за обе щеки жадно уписывала кашу, — ее Ульяшей величаем.
Дуня вопросительно посмотрела на четвертую девочку, на ту, которая приворожила ее зелеными глазами.
— Василиса… — на Дунин вопросительный взгляд ответила Фрося.
«И у нас в Белехове есть девчонка, Василисой звать, — подумала Дуня. — Да разве этой ровня? Куда там…»
Глава четвертая
Превращение
Утром снова была каша с конопляным маслом. За стол сели, как вчера. На одной скамье — Ульяша рядом с Веркой. Напротив — они трое: Василиса, Фрося и Дуняша.
За ночь Дуня еще больше проголодалась. Утром, чуть проснувшись, сразу стала о каше думать. Представила себе, какая нынче будет: чтобы жирная была, чтобы сверху на ней расплылся масляный прудок, а из него чтобы желтые ручейки побежали…
Дома лишь по большим праздникам каша маслом сдабривалась. Да разве так? Матушка чуток помаслит, только чтобы запах слышался, потом поглядит на склянку с маслом, вздохнет да и приберет до следующего праздника.
И сейчас, не успела Дуня сесть за стол, как живехонько перекрестила лоб и схватилась за вчерашнюю деревянную ложку с обкусанными краями. Зачерпнула полным-полну и — в рот. Да так подгадала, чтобы было побольше масла.
Но она и глотка не сделала — на нее сверкнули зеленые глаза Василисы, и злой голос процедил:
— Заруби себе на носу… Вперед моего чтобы не сметь соваться! — и хлопнула Дуню ложкой по лбу.
От стыда Дуня залилась огненным румянцем. Не только щеки — шею и плечи опалило пламенем. Каша остановилась у нее поперек горла. Она поперхнулась и до слез закашлялась.