Крепостные королевны
Шрифт:
Не дав бедной Дуне опомниться, она втащила ее в дверь репетишной комнаты и сильным пинком вытолкнула на середину, где прохаживались четыре нарядные девочки, делая низкие реверансы. И чуть ли не крича, подскочив к француженке, стала требовать:
— Ваша милость, сию новую дансерку тоже надобно учить. Манерам, ваша милость, манерам! Барин приказать изволил…
Француженка смерила Матрену Сидоровну высокомерным взглядом: ты-то, мол, чего суешься не в свое дело? Потом, показав веером на Дунияы ноги, с возмущением залепетала:
— Не, не… Нельзя! Она в ляпот, в ляпот…
Тут и Матрена Сидоровна возмутилась:
И под стать француженке она тоже принялась ломать русские слова, чтобы той было понятнее:
— Можно в ляпот! Можно, ваша милость! Надобно, всенепременно, стало быть…
А мадам Дюпон свое: ляпот да ляпот! Нельзя да нельзя! И все время показывает веером на Дунины ноги.
Василиса не выдержала и потихонечку фыркнула, прикрыв рот ладонью. За нею принялась смеяться Верка. Улыбнулась и Фрося. Ульяша, забыв о манерах, которым ее только что обучали, вовсе разинула рот и по-гусиному:
— Га-га-га…
Дуне до того стыдно, хоть сквозь землю провалиться. Да что ж Это такое? Неужто всегда над нею будут девчонки потешаться?
Убежать ей, что ли?
И все бы еще ничего, да вдруг одна из дверей в репетишную комнату раскрылась настежь, и на пороге — сам барин Федор Федорович.
Сперва он не заметил ни Дуни, стоявшей в замешательстве посреди комнаты, ни возмущенной француженки, которая тотчас смолкла при его появлении, ни позеленевшей от страха Матрены Сидоровны.
Прежде других он увидел Василису. Она стояла ближе остальных к той двери, через которую он вошел. Барин подошел к ней и слегка потрепал по щеке. Василиса, сверкнув на барина зелеными глазами, чуть-чуть улыбнулась только уголками розового рта и присела в низком поклоне. Что и говорить, не зря ее учила мадам Дюпон: реверанс был сделан превосходно, лучше некуда, по всем правилам.
Француженка не стала терять времени и подбежала к Федору Федоровичу. Жеманясь, стала что-то объяснять, показывая на Дуню и на ее лапти. Федор Федорович поднес лорнет к глазам: так вот она, эта белеховская девчонка, которую ему всучила сестрица Варвара Алексеевна!
Перед ним сейчас стояла жалкая нескладеха, которой впору лишь гусей пасти или за скотиной навоз выгребать. Не отослать ли ее обратно? Чего ей тут делать?
Но в памяти у него вдруг возникло другое Дунино лицо — с блестящими веселыми глазами, и голос звонкий и чистый, и грациозные ее движения в пляске… Нет, все-таки пускай ее проверят, послушают. Вернуть всегда можно, в любое время.
Успокоив возмущенную француженку, Федор Федорович чуть заметным движением пальца подозвал к себе Матрену Сидоровну, Сказал ей несколько слов, и та, еще больше позеленев, дернула Дуню за рукав и вместе с ней исчезла из репетишной комнаты.
Глава седьмая
Девчонки помогают Дуне
Следующие два дня были и того хуже: девчонки не переставая потешались над Дуней. Особенно Верка. Весело, с озорными ужимками, показывала, какой недотепой стояла Дуня в репетишной комнате, как мадам трясла головой и, показывая пальцем на Дунины ноги, с возмущением повторяла: «Нельзя, не, не… ляпот, ляпот…» И как уволокла за собой Дуню разгневанная Матрена Сидоровна. Еще разное придумывала Верка. Все новое и новое. Да так
Дуня молчала. Крепилась изо всех сил. Старательно улыбалась, чтобы не видели, как ей обидно. Смотрела на балагурство Верки, стиснув зубы: только бы не зареветь… Смотрела на глупое смеющееся лицо Ульяши, на Василису, которая от хохота розовела и становилась еще краше. Фрося, хоть и унимала озоровавшую Верку, тоже лукаво посмеивалась. Что там говорить — было над чем. На третий день Верка вдруг перестала озорничать и глумиться над Дуняшей.
Глянула на нее, хотела что-то подкинуть острое, потешное и осеклась. Вдруг поняла, каково у Дуни на сердце: увидела, как похудела она за эти дни, какая вымученная у нее на лице улыбка.
А Ульяна приготовилась смеяться. Стала приставать к Верке, канючить:
— Ну? Чего ж ты? Давай, давай показывай! Как она тогда стояла дура дурой?.. А как мадама? Ну-ну!
Верка, кинув исподлобья быстрый взгляд на Дуню, отрезала:
— Скоморох я вам, что ли? Не стану.
— И то правда… — сказала Василиса и чуть усмехнулась, поиграв ресницами.
Зато Дуня этой ночью плакала навзрыд. Все дни терпела да и не вытерпела. Плакала беззвучно, уткнув лицо в набитую соломой подушку. Плакала и от своего одиночества, и от тоски по дому, а более всего — от унижения, которое претерпевала здесь. В мыслях у нее было одно-единственное: как убежать из постылого Пухова, как вырваться отсюда? Но понимала, что для нее это несбыточна. Тихо было этой ночью у них во флигеле. Только сверху, из светелки, доносился мощный храп Матрены Сидоровны, да где-то внизу, в подполе, скреблись мыши…
Ночь была лунная. Самой-то луны не видно, где-то сбоку плывет по небу, но березы за окном все освещены. Стоят серебряные и не шелохнутся. Будто в сонной истоме.
Девчонки крепко спят. А Дуне не до сна. Убивается, плачет., обливается горючими слезами: за что ей бог такое наказание послал? Чем прогневила его?
Кто-то легонько тронул Дуню за плечо. Дуня затаила дыхание. Неужто, плача, Василису разбудила? Ох и попадет же ей…
— Дуня, Дунюшка, — раздалось у самого уха.
Нет, не Василисин голос.
Дуня оторвала голову от подушки, повернулась. Рядом — глаза в глаза — Веркино лицо. И Верка ей шепотом:
— Скучаешь?
Дуня в ответ лишь всхлипнула. А Верка ей опять в самое ухо:
— Не горюй, Дунюшка… Привыкнешь.
Дуня без слов помотала головой: нет, никогда, нипочем…
Снова Верка шепотом:
— Я сперва тоже убивалась, ревела.
Рукавом рубахи Дуня утерла мокрое лицо. А Вера ей:
— Не серчай на меня, Дуня. Прости, если что не так…
— Да нет, я ничего…
— Ты лучше спи.
— Спасибо тебе на добром слове…
— Тебе спасибо, Дуня, что не осерчала на меня, на глупую, — шепнула Верка и крепко поцеловала Дуню в щеку.
Потом обе лежали молча, вздыхали каждая о своем. И наконец заснули.
Днем Дуня заметила, что Верка с Фросей о чем-то шепчутся. Поглядят на нее, на Дуню, и тихонько друг дружке: ш-ш-ш… Опять поглядят на нее, на Дуню, и опять друг дружке: ш-ш-ш-ш…
О чем? Не знала Дуня и не допытывалась.
Но, когда в горнице не было ни Василисы, ни Ульяны, они, перебивая одна другую, стали Дуне рассказывать.