Крепы
Шрифт:
— А я тебя…
«Еще бы одно мгновение Кромвель помедлил — и все! — подумала я. — Мы бы соединились с Тимуром! — Но теперь следовало думать совсем о другом. — Еще не кончилось… Почему они нападают? Желтого больше нет, мертвых нет… Зачем им это? Крепы?! Крепы всегда убивали живых… Но не может же быть так просто? Так жестоко и просто? Сколько их, восемь? Десять? Алан не боец, Анна не может даже пошевелиться… Мастеру не справиться с ними… Никак не справиться…»
Мастер не хотел, чтобы я слышала его мысли. Он отвернулся от меня. Топор взлетел вверх и опустился
— Дубина ты электронная! — сказал Тимур.
В доме стало неожиданно темно, а небо за окном закрыла черная шумящая туча, состоящая, наверное, из тысячи птичьих крыл. Это стервятники с военного аэродрома слетались на легкую наживу.
Кажется, смущение передо мной придавало молодому мастеру отчаяния. Он ударил еще раз. Белый глаз потух, и машина со скрежетом, руша все на своем пути, завертелась по комнате. Заехав в угол, робот застрял, и по дому расползлись широкие струи вонючего дыма.
Стало тихо. Только ощутив вонь, я сообразила, что в дверь больше не бьют. А за окном разворачивалась совсем иная картина. С неистовым клекотом и шорохом крыл пикируя сверху, птицы истребляли крепов. Невероятно, но мгновенно опустившаяся черная туча несла спасение. Они выклевывали стеклянные глаза, выклевывали резиновые улыбки; во все стороны летели длинные черные перья… Земля во дворе стала пятнистой от птичьей крови. Целыми десятками птицы таранили врага, и полумашины-полупризраки падали на оголенный медный провод. Огромные тени самолетов проходили по небу.
— Невероятно… Это невероятно! — шептала Анна. — Они спасли нас! Птицы! Нас спасли птицы!
Новые крепы оказались не так уж и сильны. Они лежали на проволоке и дымились, как тряпичные куклы, и воняли. От них разбегались фонтаны белых искр, но в судороге длинных ног, обутых в черные лакированные полуботинки, было даже что-то жалкое, человеческое.
Пространство комнаты чуть покачнулось, мигнуло. На миг я увидела все так же сидящих партизан, Олега, замершего рядом с окном… но лишь на миг.
Мертвые пропали. Остатки оконного стекла со звоном разлетелись, и одна из птиц ворвалась в дом. Прямо перед собою я увидела огромный клюв…
…Темнота на этот раз продолжалась совсем недолго. Моя голова лежала в стороне на кровати. Мастер неплохо меня отрегулировал: и обоняние, и слух, и зрение — все работало, вот только не повернуться больше. Никак не повернуться.
— Тимур? — позвала я и не уловила ответа. — Тимур, где ты?
Мертвые возвращались. Я ясно услышала грохот гусениц, гортанные слова команд, стук сапог, лошадиное ржание, звон вынимаемых из ножен
Тимур держал мою голову в руках, держал осторожно за стержень, не лишая свободы обзора. Он был тяжело ранен, он умирал, но он все еще был жив. Дом окружали мертвецы. Голодные мертвецы. Я разбирала их сальный шепот, я чувствовала запах их пота, чувствовала их страсть. Они хотели меня.
На мое лицо упала капля крови. Мастер шевелил губами, но ни слова не произносил. Он не мог говорить. Почему-то я не слышала и его мыслей.
Грязные лапы мертвых солдат уже тянулись через разбитое окно. Их было много, как же их было много!..
Я не знаю, что произошло с нами. Я не знаю, как это произошло. Только спустя несколько мгновений я поняла, что смотрю на собственное фарфоровое личико, забрызганное кровью, глазами умирающего мастера. Я подняла его руку и нежно кончиком пальца размазала по фарфоровой выпуклой щечке багровую каплю.
Мы вошли друг в друга, сами не заметив этого. Мы не хотели потерять друг друга.
Но драка все еще продолжалась.
Олег, пытаясь прорваться к отцу сквозь месиво атакующих солдат, что-то по-детски вопил. Лицо мальчика сияло от счастья.
Уже глазами Тимура, нашими общими глазами я увидела, как поднялись медные стволы за окном, как вспыхнуло небо, будто разом отразив в одном мгновении, как в зеркале, все солнечные дни, прожитые этим миром. Я чуть не выронила собственную голову из бережных рук моего мастера.
Дверь горела. Раскидав мертвецов, Алан вскочил, отнял у одного из нападавших винтовку, передернул затвор, но, сообразив, что в такой давке стрелять бесполезно, пробовал орудовать штыком…
Вокруг стало так ярко и так тесно. В воздухе кружились все птицы, все пылинки, весь пепел сожженных лесов и одежд. Тимур сдавил в ладонях мои мокрые от слез, алые от стыда щеки, и было непонятно, кто из нас плачет — он или я.
Мертвые поднимались в свою последнюю атаку. Шли перекошенным, смешанным строем: французы, русские, немцы в рогатых касках. Поворачивая голову на своем стержне, я видела их лица — казалось, миллионы лиц, — и все эти лица были в слезах. Никто не хотел расставаться.
Вместо эпилога
I
Что у меня реально имелось, когда я писал этот роман? Горстка не связанных между собой фактов и два противоречащих друг другу устных рассказа. Рассказ Алана Марковича и рассказ Свирида.
Да, действительно существует город, до которого час воздухом, действительно, есть там музей старинной механической игрушки. Я собственными глазами видел и копию женщины-трубочиста в нише, и часы, в которых хор мальчиков поет тот самый пятьдесят четвертый псалом. Прилетев, я сразу отправился именно в музей. Но поразили меня не трубочист и часы — более всего заинтересовала меня миниатюрная игрушка: красный микроавтобус и шофер в полосатом костюме. Они были совсем маленькие: микроавтобус величиной со спичечный коробок, а стоящий рядом водитель — со спичку.