Крепы
Шрифт:
Он будет теперь вспоминать случившееся здесь лишь как острый приступ белой горячки — все, кроме самого акта похорон. Он-то как раз спокойно уедет. Он никому здесь больше не нужен, хотя и явился в каком-то смысле лоцманом происходящего. Ведь именно за ним мы с Тимуром и притащились в деревню, а связь с будущим позволила комиссии как следует приготовиться к нашему приезду.
— Эльвира с ними? — обращаясь к Анне, спросила я.
Хотелось уязвить учительницу. Я знала, что она давно уже отправила Эльвиру обратно. Я чувствовала все раскаянье Анны, видела ее жуткий озноб, предвестник раздвоения, но теплые кусочки жевательной резинки, после предыдущей атаки заменившие
— Эльвира давно дома… — сказала Анна. — В городе… В городе непорядок.
Кромвель, среагировав на эти слова — до того он прятался на шкафу, — спорхнул вниз, уселся на левое плечо Олега, вперился в учительницу черными бусинами глаз.
Разглядывая Анну, Алан Маркович спросил:
— Вообще, я не понимаю, почему она здесь?
— Она с нами, — объяснил Тимур.
— И давно она с нами?
— Насколько я понимаю, ее обманули. Ввели в заблуждение. Принудили под воздействием чужой воли идти против себя.
— В заблуждение?
— Да… — сказала Анна. — Я думала, все это во благо. Я думала, что пути живых и мертвых должны навсегда разойтись и единственный вариант… Новые крепы…
— Теперь вы тоже так думаете?
— Нет! Я не знаю.
Нужно было сказать, я хотела даже сказать, но все-таки не стала. Столько лет ни слова — почему же теперь я должна проговориться? Конечно, пути живых и мертвых разойдутся, конечно, это произойдет совсем уже скоро, и двести лет назад я знала: так будет; я чувствовала, когда это произойдет, не могла только с точностью назвать минуту. Зачем бояться естественного? Не стану я говорить им о неизбежном, если они так этого боятся. Пусть надеются до конца. А когда случится, им придется сразу приспосабливаться к новому миру, миру, где мертвые будут отделены от живых, а живые — от мертвых; к миру, в котором я буду вместе с Тимуром. Только бы он остался жив. И совсем не обязательно становиться для этого крепом. Потому что он — человек, а я — робот. Мы — исключение из правил. Все должны расставаться, а мы нет!
— Тот грузовик, что я видел час назад, вез мертвецов для оплодотворения этих костюмов? — спросил Тимур.
Анна покивала.
— Знак успешного завершения операции — красная ракета, — сказала она после долгой паузы и добавила: — Я думаю, они хотят заполучить еще одного крепа. Взамен уничтоженного тобой робота они хотят… — Взгляд Анны указал на меня. — В общем, я думаю, они не будут спрашивать разрешения. Может быть, вам лучше самим?..
— Что самим? — спросил Тимур.
— Самим, — повторила Анна. — Необходима добрая воля, но, мне кажется, в каких-то случаях можно обойтись и без доброй воли. Если вы не хотите… Майя, — теперь она уже обращалась ко мне, говорить ей было совсем трудно, зубы ее стучали, как от сильного холода, — если ты не захочешь, они просто тебя изнасилуют. Вся идея председателя ГКАЯ в том и заключалась, чтобы новый креп появлялся на свет не как акт взаимной любви нескольких душ, а чисто механически. И будь уверена, они с тобой это сделают. Роботов больше нет. Ты — единственный объект желания. Я умоляю тебя, отдайся лучше любимому человеку. Или окажешься в руках полуроты голодных мертвецов!.. Они грубы и жестоки, они будут издеваться над тобой и не посмотрят на то, что ты шедевр механики семнадцатого века. Трудно сказать, какое дитя может
— Не лучше! — сказала я. — Я знаю, что произойдет… Я знаю будущее. И вы знаете… Вы же знаете?
— Нет, не знаю! — крикнула Анна. — Я вижу будущее лишь краткими проблесками… Но я слишком много раз ошибалась!.. — Она вопросительно смотрела на меня. — А ты уверена в том, что видишь?
— Я вижу это уже двести лет! — отрезала я. — И всегда одно и то же. Мое будущее неизменно. Так зачем же я буду? Скажи, зачем?
Звуки похоронного марша, удалившегося, казалось, уже в другой конец улицы, почему-то снова сделались громче. Процессия слепых развернулась, не добравшись до кладбища, и по неясной причине возвращалась к дому.
— Ты не хочешь, Майя? — спросил Тимур. — Ты совсем не хочешь стать со мной одним целым?
Мастер не научил меня плакать, но он научил меня чувствовать. У меня никогда не было сердца, но оно болело в груди при сильном волнении. Я смотрела на моего мальчика, на моего Тимура. Взять его за руку, поднести к губам эти длинные, грубоватые, но чуткие пальцы, поцеловать их по одному. У меня нет дыхания, но я знала: он почувствует мое дыхание на своей руке.
— Я тебя люблю! — сказал Тимур. Кажется, он услышал, только глядя на меня. — Мы отобьемся!
— Это вряд ли! — сказал Алан, запирая входную дверь. — Идут… Всем приготовиться! — скомандовал он. — Патронов мало. Стреляйте, ребята, поаккуратнее.
Олег шагнул к окну и приподнял занавеску.
— Будет как в тире! — сказал он.
Все-таки это был поразительно умный мальчик. И хорошо, что после разъединения путей он останется по эту сторону мира. Хотя и не сразу. Как и многое другое, я ясно видела в нем часть будущего крепа — последнего из крепов. Крепа, зачатого еще в эпоху проникновения. Крепа, которому предстоит родиться, когда мир живых будет уже совершенно разделен с миром теней.
— Будем бить по мертвым мишеням! — Так же как и его отец, Олег проверял винтовку. — Можно получить массу призовых очков…
«И потерять жизнь», — хотела добавить я.
— И потерять жизнь! — добавил Тимур.
Кромвель вспорхнул со стола, запищал, протестующе забил крыльями.
— Кажется, их наркотиками… Героином можно! — сказала Анна.
Похоронная процессия приблизилась. Неужели Свирид Михайлович все-таки что-то видит, неужели он все-таки хочет нам помочь? На этот раз атака предполагалась массированная, общая. Я знала: одновременно орудийный шквал, штурм пехоты — и разом ударят прямо сквозь ряды собственных пьяных солдат все медные стволы. По запаху я догадалась: запалили паклю. После залпа нас подожгут с четырех концов. Бежать некуда. После того как солдаты вступят во двор, проволочная ограда будет замкнута и по ней пустят электрический ток.
— Как в тире!
Алан Маркович пристроился на одно колено рядом с окном, навел свою винтовку. Занавеска отлетела, как при сильном порыве ветра. Бегущий с факелом солдат в зеленой форме, налетев грудью на пулю, повалился рядом с колодцем. Но другому такому же солдату удалось донести пылающую паклю почти до крыльца. Дрогнули медные стволы — как я и предположила, все разом. Через двор волной шли мертвые, густо, плечо к плечу, — они, казалось, смешивались в единое целое. Блестели штыки. Такой массой они, ворвавшись в дом, легко скрутили бы мертвых и задушили живых. Я видела, как настоящая пуля прошла сквозь тело мальчика и, отрикошетив от бревенчатой стены, разбила кружку. Глиняные осколки полетели на пол. Но это было последнее, что я видела, потому что другая, настоящая, пуля угодила мне прямо в грудь.