Крепы
Шрифт:
— Да нет, ничего, терпимо вполне, — отозвался он. — Странное какое-то чувство. Вроде все то же самое, а не то. В стационаре это дело легче проходит. — В голосе его звучали веселые нотки. — Я ведь жертва убийства: геройски погиб, так сказать, при исполнении служебных обязанностей. И вот видите, отдохнуть даже не дали. У нас перед смертью и после смерти полагается двухмесячный оплаченный отпуск, а я прямо на следующий день к работе приступил.
«После смерти он стал значительно разговорчивее, — думал Алан, поглядывая то на пустынную улицу за стеклом, то на само собой поворачивающееся колесо руля. — Экстрасенсы-отравители, гипнотизеры! Сильное внушение, вот только спрашивается — зачем?»
Со все возрастающим интересом Арина смотрела в окно. Трудно, почти невозможно было привыкнуть к этому фантастическому городу. Она понимала, что Алан Маркович видит светофоры и они кажутся ему бессмысленными на пустынных улицах. На самом же деле светофоры располагались в точках наибольшего напряжения. На перекрестках скапливались в одну кучу автомобили, кареты, само-движущиеся коляски начала века — все они гудели, ржали лошади. Она хорошо видела, как огромное рубчатое колесо заехало на тротуар и как пальцы в шоферской перчатке с раструбом сдавили коричневую грушу клаксона. И везде были люди. Они пролезали меж застрявших машин, двигались по тротуарам, толкались, ругались. Поднятая на двух жердях старинная реклама, вывеска с «ятями», грубо намалеванная на куске холста, — и тут же, в разноцветном сплетении неоновых трубок, — пульсирующий телеэкран. Бриллиантовая нить в огромной искусственной женской руке проходила сквозь стекло витрины — это уже была голограмма. На большом фанерном щите выведены красные буквы: «Братья Симаковы. Жидкий пчелиный мед. Лекарство от любой болячки».
Ночью был дождь, и повсюду подсыхали лужи. Металлические шины экипажей, шипастая резина машин, деревянные колеса, копыта. Тысячи ног, поднимающие фонтаны брызг, плоские радуги, летящие из-под одних колес под другие.
— А какой ливень был! — сказала Арина. — Вчера ночью.
— Ливень? — Алан Маркович вопросительно посмотрел на нее.
— У вас нет сигарет? Мои кончились.
— Он его не видел, — сказал Геннадий Виссарионович. — Это был «Софокл» — самый сильный ураган в нашем городе. В первый раз он пронесся здесь в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. Вы напрасно улыбаетесь, погибли сотни людей, между прочим, крыши с домов срывало! Но это было позавчера, а вчера просто дождик, самый обыкновенный.
— Приятный, — покивала Арина.
— Да, свежий, — согласился невидимый Алану водитель. — Я прошу прощения, но сейчас мы ненадолго заедем в школу.
Алан почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Он напряженно всматривался в пустые, залитые солнцем улицы. Ни одной машины, ни одного прохожего. Только в ушах шумела тишина и где-то в кронах проносящихся мимо деревьев — отдаленные птичьи голоса. Он напрягал глаза и слух, он массировал виски, цеплялся за ручку дверцы и через какое-то время все-таки ощутил: это было почти невесомо, но это витало в воздухе: слабые гудки автомобилей, шорох колес и какой-то живой, множащийся гул.
— Почему опять в школу? — стряхивая наваждение, поинтересовался он.
— Это другая школа, не та. Та, где мы были вчера, — это единственная в городе школа для живых детей, а эта — обычная средняя.
— Значит, мертвецов вы обучаете отдельно? — язвительно спросил Алан.
— Именно так, — вздохнула пустота над рулем. — К несчастью, очень нелегко совместить в одном учебном заведении и прошлое, и настоящее.
И действительно, школа оказалась пустой — совершенно стандартной, светлой и пустой. Только на грани слуха гудение в длинном коридоре. Потом, будто звонок, детские крики, топот многочисленных маленьких ног. Но, конечно, все это Алану Марковичу мерещилось. В остальном же эта школа выглядела гораздо естественнее предыдущей: затоптанные полы, в раздевалке — сломанная вешалка, в туалете — въевшийся в стены дым и окурки. Никаких дорогих учебных пособий, никаких ковров и никаких компьютеров.
Несмотря на раннее время, Алан Маркович чувствовал все возрастающую усталость. Он поднялся на второй этаж, Арина отстала. И опять ему показалось, что где-то очень далеко звенит звонок. За спиной хлопнула дверь, он повернулся.
Никого. Он стоял в пустом, ярко освещенном коридоре. Солнце в окна, на кабинетах таблички: «История», «География», «Биология». Осторожным движением он приоткрыл дверь в класс биологии. Пустота — ни учителя, ни учеников. Сквозняк тяжело колыхал большую цветную таблицу, висевшую на доске. И в этом пустом классе отчетливо и негромко прозвучал голос учителя:
— Можно садиться.
Грохнули парты. Алан Маркович увидел, как опустились их крышки.
— Ну… — сказал невидимый учитель, — кто подготовился? У нас сегодня, как видите, гости. Говорите честно, кто подготовился хорошо?
Алан медленно отступил назад. Он уже хотел закрыть дверь, когда голос Геннадия Виссарионовича громко спросил его в самое ухо:
— Ну, теперь-то вы что-нибудь поняли?
— Нет, не понял, — сквозь зубы выдавил Алан. — Ничего я не хочу у вас здесь понимать! — Тяжело ступая, он быстро спускался по лестнице. — Отстаньте от меня, отвяжитесь!
Он вышел из здания школы и забрался в машину на свое место.
«Это галлюцинации, галлюцинации, — повторял он про себя, как заклинание. — Галлюцинации! Меня отравили наркотиками…»
Больших трудов Арине стоило удержать улыбку, когда она смотрела на этого человека, забившегося на заднее сиденье. Он выглядел больным и напуганным. Он выглядел жалким, этот Алан Маркович Градов.
«Впрочем, его можно понять, — размышляла она, тоже забираясь в машину. — Зрячему всегда жаль слепца, красивому всегда жаль урода. — Она посмотрелась в зеркальце и слегка поправила свою прическу. — Он ведь не видит, бедненький, этих карнавальных толп и не слышит шума фонтанов».
— Поехали? — спросил Геннадий Виссарионович.
— Конечно, — кивнула Арина.
Она отчетливо услышала, как Алан Градов скрипнул зубами на своем заднем сиденье.
«Он не видит этих лошадей и экипажей. — Арина опять во все глаза смотрела на улицу. — Вот этого ехидного слуги на запятках не видит… Ах, какая рожа! Вон того бравого солдата без ноги, в форме Первой мировой, для него тоже не существует, и вот этой старушки в черной шали, и ее горячих пирожков…»
На всем пути город обеспечивал их машине зеленую улицу, но теперь, зажатая между телегой с зерном и матово поблескивающим «мерседесом», она все-таки остановилась. Покачиваясь, подошел нищий, заглянул в заднее окошко.
Нищий был одноглаз, и этот его единственный глаз буквально буравил сжавшегося на заднем сиденье Алана Марковича. Градов не видел нищего — он видел пустую улицу, улицу, перекрытую красным сигналом светофора.
«Вон яркая вывеска с зелеными буквами: „Арбузы и дыни только от Абрамовых“ — а для него она только тень на стене», — с грустью подумала Арина.