Крепы
Шрифт:
— Соединение живого разума с неживым, — сказал Алан. — Кибернетика давно над этим бьется.
— А в природе оно уже существует! — подытожил главврач. — И ведь что интересно; еще при жизни человек подсознательно тяготеет к тому механизму или предмету, с которым объединится потом. Иногда это бывает даже трогательно.
Арину удивляло, что она опять не видит людей; в белых коридорах стационара было тихо и пусто, — но Михаил Михайлович успокоил ее:
— В стационар вход неживым людям строжайше воспрещен. Для нас с Геннадием Виссарионовичем в данном случае сделано исключение.
Арина хотела спросить, почему так, но они уже вошли в палату.
Это была обычная одноместная палата: тумбочка, кровать, мягкий стул. Укрытый по грудь голубой простыней, на кровати лежал молодой человек лет двадцати восьми — тридцати, не больше. Лицо его потемнело, вероятно, от длительной боли. Бесцветные губы сжаты. Глаза напряженно зажмурены, так что даже не дрожат ресницы.
— Ему осталось жить около пяти минут, — объяснил Петр Сергеевич. — Я специально привел вас в эту палату, чтобы вы увидели, как это происходит. В особенности чтобы это увидели вы, Алан Маркович. Прошу вас, смотрите внимательно.
— А зачем вам такая стерильность? — все-таки спросила Арина.
— К сожалению, не все возвращаются, — вздохнул Петр Сергеевич. — Иногда умирает человек — и ничего после него не остается: дернутся стрелочки на приборах — и один остывающий труп. Мы теряем каждого пятого жителя нашего города — пятую часть нашего прошлого. Здесь, в стационаре, при соблюдении некоторых условий процент потери несколько ниже.
— Крепы? — шепотом спросила Арина.
— Не только. Возможно, происходит полное разрушение личности. Мы провели специальное исследование и установили, что далеко не все жители нашего города, умершие за пятьсот лет, теперь с нами. Так что утверждение, будто все прошлое с нами, не выдерживает критики. Какой-то части прошлого мы лишены. Есть варианты: либо его вовсе не было, либо этим людям в другом месте, в каком-то ином пространстве лучше, чем дома.
Умирающий на постели вздрогнул.
— А может быть, его можно спасти? — еще тише спросила Арина. — Может быть, ему можно чем-нибудь помочь?
— Нет, в данном случае медицина бессильна. Рак, метастазы…
«Еще немного, и я поверю любому бреду, — думал Алан. — Все недостаточно научно, но почему бы этому не быть на самом деле?»
Больной на кровати мучительно умирал. Его впалые темные щеки и лоб покрылись испариной. В последнюю минуту он попытался ухватиться рукой за край постели. Рука была тощей и черной. Из полуоткрытых губ вырвался последний стон. Тело приподнялось в напряжении, сильно качнулось и упало на подушки. Голова медленно повернулась набок и замерла.
— Он умер?
— Да, но сейчас должен вернуться.
— Ему было больно?
— Нет, скорее страшно. Раковым больным перед смертью мы делаем укол морфия.
— А когда это произойдет?
— Трудно сказать. Обычно латентный период продолжается не более четырех минут. Прошу вас, не стойте так близко к нему, лучше отойдите к двери. Это небезопасно. Бывали случаи, когда живые теряли свою отражающую способность и вес, отдавая их свежеумершим.
Палата была хорошо освещена — пожалуй, даже слишком ярко для обычной больничной палаты. Арина сделала шаг к двери. Все молча стояли в ожидании. Геннадий Виссарионович недовольно морщился, Михаил Михайлович кусал губы и рылся в карманах.
«А действительно, — подумал Алан. — Все врачи у них живые… Нет, не врачи, только главные врачи… Один главный врач».
Он отчетливо увидел, как воздух над постелью сгустился и сквозь одеяло от трупа отделился невесомый контур. Эта тень в ярком электрическом свете имела очертания обнаженного мужского тела. Алан смотрел не отрываясь, следил за нею. Тень медленно поплыла к потолку. На мгновение соприкоснувшись с ним, она потеряла свои очертания и расплылась в облако, но тотчас вернулась к прежней форме. Сначала призрак висел горизонтально, потом развернулся ногами вниз и, опустившись, встал перед ними.
— Добрый день, — сказал призрак молодым басом. — Вы уж извините, товарищи медики, но что-то жрать охота, и одеться бы не помешало.
Алан видел, как тает в воздухе невесомый контур. Спустя минуту призрака не стало, остался только голос, отчетливый и голодный.
У покойника не было бороды, можно было и теперь разглядеть голый синий подбородок, задранный на подушке, а возникший прямо перед Ариной совершенно голый молодой человек весь зарос: у него была пушистая черная борода. Арине сделалось неловко, и она отвернулась.
— А неплохо! — сказал призрак и звонко шлепнул себя ладонью по бедру. — Я думал, будет иначе. — Он сделал несколько упругих шагов по палате, приподнял занавеску и выглянул в окно. И снова, на этот раз уже обеими ладонями, хлопнул себя по бокам. — Нормально, — бросил он. — Как новенький! — Потом, вспомнив, он повернулся и сделал шаг в сторону своего мертвого тела, лежащего на кровати. — М-да, жалко, конечно! Ну, да и ладно, ну да и Бог с ним. — Он повернулся к Петру Сергеевичу и вдруг потребовал: — Похоронить бы меня надо!
— Похороним, — успокоил его главврач. — Вы немного возбуждены, прилягте, отдохните. Сейчас тело унесут. Насчет обеда и одежды для вас я распоряжусь. Постарайтесь поменьше думать, поспите лучше.
— Вот. Вот нормальные люди как умирают! — обиженно говорил Геннадий Виссарионович, когда они вышли в коридор. — Два месяца до, два месяца после!.. «Пожалуйста, полежите!.. Пожалуйста, поспите!.. Сейчас обед принесут!» А я пятнадцать минут полежал в машине, и вместо обеда — таблетка, вместо «отдохните» — «вы незаменимы!»
— А еще раз взглянуть на этот процесс можно? — осторожно спросил Алан.
— Вполне. У нас высокая смертность.
VII
В следующей палате умирала немолодая толстая женщина. Те же голубые стены, тот же яркий свет. Так же плотно заделаны белой материей окна, за которыми с трудом угадывалось солнце. Женщина оказалась знакомой. Алан рассматривал ее из окна гостиницы в бинокль. Она торговала квасом. Женщина была без сознания, голова в бинтах. По ее положению на постели можно было догадаться, что в этом случае медицина могла бы вмешаться и более активно.