Крест и нож
Шрифт:
К тому времени, как мы приехали в Скрантон, наша история уже попала в газеты. Дело это широко освещалось прессой, но заголовки становились уже не такими броскими. Газетчики выжали до последней капли все ужасы и мерзость этой истории. Психологические, социологические и пенологический аспекты уже истощились. И вот теперь, как бальзам на сердце редакторов, этот случай получил дополнительную окраску и уж они постарались вовсю.
Мы находились уже на окраине Скрантона, когда я задумался о том, как вся эта история подействует на моих родителей. Я был
— Может, они не читали газету, — сказал Майлз.
Газету они прочитали. Она лежала на кухонном столе, развернутая на странице, где была помещена статья и фотография размахивающего Библией молодого священника с диким взглядом, которого выгнали из зала заседания суда по делу об убийстве Майкла Фермера.
Отец и мать вежливо, почти официально, поздоровались со мной.
— Дэвид, — сказала мать, — какая приятная неожиданность.
— Здравствуй, сын, — сказал отец. Я сел. Майлз тактично удалился; пошел прогуляться, оставив меня наедине с родителями.
— Я знаю, о чем вы думаете, — кивнул я в сторону газеты, — вы думаете о том, как вам всё это пережить.
— Знаешь, сын, — сказал отец, — дело не в нас, дело в церкви. И в тебе самом. Ты можешь потерять свой сан.
Понимая его беспокойство обо мне, я промолчал.
— Что ты собираешься сделать, когда вернешься в Филипсбург? — спросила мать.
— Я еще не думал об этом. Мать достала из холодильника бутылку молока.
— Ты не будешь возражать, если я дам тебе совет? — спросила она, наливая мне стакан молока (она всегда хотела, чтобы я поправился).
Мать никогда не спрашивала разрешения давать мне советы. Однако на этот раз она стояла с бутылкой молока в руке, ожидая, когда я кивну в знак согласия. Она как будто понимала, что в этой борьбе я сам должен бороться за себя и, может быть, не желал ее совета.
— Когда ты вернешься домой, Дэвид, не торопись признаться в том, что ты был не прав. Пути Господа неисповедимы. Может быть, это часть Его плана, которого ты сейчас не можешь видеть целиком. Я всегда верила в твой здравый рассудок.
По дороге в Филипсбург я все время размышлял над словами матери. Какой здесь может быть план Божий? Что хорошего могло принести мне это поражение?
Я отвез Майлза домой и поехал к себе домой боковой улицей. Если можно проскользнуть незамеченным на автомобиле, то именно это я и пытался сделать. Я закрыл дверцу машины так, чтобы она не хлопнула, и почти на цыпочках прошёл в свою комнату. Там была Гвен.
Она подошла ко мне и обняла.
— Бедный Давид, — сказала она и только после долгой паузы спросила: — Что случилось?
Я подробно рассказал ей, что произошло с тех пор, как мы расстались. Затем я сказал о словах матери, о том, что, возможно, всё не так уж и плохо.
— Тебе будет очень трудно объяснить всё это всему городу, Дэвид. Телефон трезвонит не переставая.
И он продолжал звонить еще три дня. Один чиновник из городского управления накричал на меня. Мои коллеги, церковные служители, сказали мне, что все это дешевая самореклама. Когда же, наконец, я решился выйти из дома, меня провожали неодобрительные взгляды. Один человек, который всё время пытался оживить деловую активность города, пожал мне руку, похлопал по плечу и сказал:
— Да, пастор, вы действительно прославили старый Филипсбург.
Но тяжелее всего была встреча с моими прихожанами. Они были вежливы и молчали. В то утро я взглянул на свою проблему с кафедры честно, без обмана.
— Я знаю, вас мучают некоторые вопросы, — сказал я, обращаясь к людям, сидевшим с окаменевшими лицами. — Прежде всего, я хочу сказать, что ценю ваше сочувствие, но вы, наверное, думаете: "Какой болван этот проповедник, который думает, что любая его причуда есть веление Господа". Вы вправе так думать. И на самом деле все случившееся выглядит так, как будто я перепутал желание Бога со своим желанием. За это меня жестоко унизили. Может это послужит мне хорошим уроком в дальнейшем? А теперь давайте откровенно
спросим самих себя: если верно, что, трудясь здесь, на земле, мы исполняем волю Господа. то не должны ли мы ожидать, что Он каким-то образом сообщает нам Свою волю, хотя мы не всегда можем ее сразу понять?
Непроницаемые лица. Гробовое молчание. Я был плохим примером для жизни под руководством Господа.
Но мои прихожане были люди необыкновенно добрые. Большинство из них сказало, что все происшедшее со мной выглядело действительно глупо, но они верили в чистоту моего сердца. Одна леди сказала:
— И все же мы хотим, чтобы вы были с нами, даже если другие этого не желают.
Она еще долго объясняла, что она этим хотела сказать.
Потом случилась странная вещь. Ночью, когда я молился, мне все не давал покоя один стих из Писания. Он постоянно приходил мне на ум: "...любящим Бога, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу".
Этот стих звучал во мне с большой силой и убедительностью, хотя разум мой не принимал его. И вместе с этим мне пришла в голову такая безрассудная идея, что я старался отбросить ее, как только она приходила: "Возвращайся в Нью-Йорк".
Три ночи я старался отбросить ее, но не мог от нее отделаться. Я решил разобраться в этом. На этот раз я был подготовлен.
Во-первых, Нью-Йорк был неподходящим для меня местом. Мне не нравился город, и я не мог бы там жить. Само слово "Нью-Йорк" стало для меня символом смятения. С любой точки зрения было бы неверно покинуть Гвен и детей. Я не собирался трястись в дороге восемь часов туда и восемь часов обратно только для того, чтобы снова сделать из себя посмешище. О том, чтобы снова просить денег у общины, не могло быть и речи. Эти фермеры и углекопы и так давали больше, чем были должны. Как я объясню это им, если я сам еще не понял это новое приказание вернуться на место моего поражения?