Крест и полумесяц
Шрифт:
Тут проснулся и мой слуга-индус, ухаживавший за рыбками, и принялся в ярости швырять в нас камни и осыпать проклятиями, выгоняя из сада. И мы удирали со всех ног, путаясь в цветах и теряя туфли. А поэт Мухуб даже лишился тюрбана и, глядя на всю эту суматоху, хохотал до слез.
На рассвете немые рабы забеспокоились, не случилось ли чего с их господином, и заколотили в дверь. Вид этих темнокожих великанов подействовал на нас, словно ушат холодной воды. Мы мгновенно протрезвели.
Еще не отдышавшись после беготни по саду, поэт Мухуб в халате, запачканном землей, уселся в скромные носилки и с трудом уговорил великого визиря занять место рядом с ним, после чего оба они покинули мой дом, веселые и
7
Султан Сулейман побывал у меня в гостях десять раз. В моем доме он встречался не только с поэтами и мудрыми дервишами, но и с капитанами французских и венецианских кораблей, а также с учеными авантюристами, большинство из которых и понятия не имело, с кем они говорят.
В обществе чужеземцев и неверных султан тихо держался в тени, внимательно слушая их рассказы и время от времени задавая вопросы о положении в западных землях.
Так я довольно неплохо узнал султана Сулеймана, которого в христианских странах уже начали называть Великолепным, хотя его собственные подданные предпочитали именовать его Законодателем. Но — нет пророка в своем отечестве! И чем больше узнавал я султана, тем быстрее тускнел тот нимб, который окружал его когда-то в моих глазах.
Меланхолия, в которую нередко погружался султан, надолго превращала его в тяжелого, скучного, необщительного человека. Благородная фигура великого визиря Ибрагима казалась по сравнению с султаном все более и более значительной. При всех своих недостатках Ибрагим по-прежнему был человеком среди людей, султан же словно окружал себя незримой стеной и вечно замыкался в своем одиночестве, точно считал, что далек от ближних своих, как небо от земли.
Мое положение наперсника великого визиря было очень и очень странным. Обычно я навещал его лишь после наступления темноты; чтобы замести следы, я пробирался во дворец то через заднюю дверь, то через вход для слуг. Но в серале все хорошо знали, что прошения и жалобы великому визирю лучше всего передавать через меня. И для всех оставалось полной загадкой, почему, невзирая на это, жена моя Джулия чувствовала себя в гареме как дома, была в милости у султанши Хуррем, гадала ей и женщинам из ее окружения, рисуя пальцем линии на песке, делала для них покупки на базаре и — как я подозреваю, за огромную мзду — устраивала богатым еврейкам и гречанкам аудиенции у султанши.
Поэтому не приходилось удивляться, что в серале и в христианском квартале Галаты обо мне начали рассказывать самые невероятные истории. Люди то чудовищно переоценивали мое влияние, то считали меня совершенно неопасным человеком, ибо пребывал я в основном в обществе поэтов и дервишей. А когда я стал принимать у себя в доме христиан-авантюристов с Запада, слухи обо мне разошлись по всей Европе и достигли даже императорского двора.
Христианские ловцы удачи, навещавшие меня, либо прибывали в Стамбул с тайными миссиями, либо искали возможности принять ислам и поступить на службу к султану, либо же пытались наладить с турками выгодную торговлю.
Мне не раз удавалось оказывать этим людям важные услуги, и потому обо мне стали говорить как о человеке, который, хоть и принимает подарки, но зато сообщает взамен достоверные и точные сведения.
А то, что я принимал подношения от друзей и от врагов, было делом совершенно естественным, ибо так поступал любой влиятельный человек в серале, не смея нарушить старого доброго обычая.
Без таких подарков нельзя было, например, даже мечтать о том, чтобы добиться аудиенции у султана. Положение людей в серале оценивалось исключительно по размеру взяток, которые они брали. Дары от просителей, неразрывно связанные с тем или иным местом при дворе султана, составляли куда большую часть регулярных доходов, чем вознаграждение за службу.
Великий визирь
Выполняя разные деликатные поручения, я получал и множество тайных даров, но для своего же блага всегда честно рассказывал о них великому визирю, хотя дарители ничего об этом не знали. И христиане стали считать меня человеком продажным, ибо каждый из них полагал, что деньги, которые он мне дал. заплачены за то, чтобы дела его в Стамбуле шли успешно. Но благодаря великодушию визиря Ибрагима совесть моя была чиста и я никогда не поддавался соблазну предать своего благодетеля.
Я должен также сказать, что послы христианских держав просто выбрасывали деньги на ветер, пытаясь с помощью тайного или явного подкупа направить политику Османов в выгодное для европейцев русло.
Все важные решения принимались после долгих бесед султана и великого визиря, а христианским послам постоянно морочили головы красивыми словами и пустыми обещаниями; чтобы усыпить подозрения христиан и выиграть время, султан принимал послов с огромной пышностью, заставляя надолго погружаться в обсуждение мельчайших подробностей церемониала и этикета. И дела вовсе не меняло то, что великий визирь порой встречался у меня в дружеской обстановке, за бокалом вина с каким-нибудь испанским дворянином или итальянским авантюристом, которые по приказу императора искали тайные подходы к Ибрагиму.
Великий визирь казался во время таких встреч очень разговорчивым и искренним; побуждая противника раскрыть истинные замыслы и цели, он хвастался, будто имеет огромное влияние на султана: что, мол, он, Ибрагим, скажет, то султан и сделает.
Однако визирь решительно избегал серьезных обещаний и не давал втянуть себя в беседу о том, каким образом, по его мнению, Восток и Запад могли бы так устроить свои дела, чтобы жить в мире и согласии друг с другом. Сам же султан ни разу не обмолвился об этом ни единым словом и вообще не желал вести с посланцами Запада никаких разговоров. Однако Сулеймана весьма интересовало, на какие уступки готов пойти император, о чем султан и узнавал через великого визиря.
Но думаю, что и император, и султан — оба они в ту пору искренне хотели мира, и тем не менее все переговоры кончались ничем, ибо ни один властелин не решался поверить в добрую волю другого.
Султан как повелитель всех мусульман и вообразить себе не мог нерушимого мира с неверными, ибо Коран запрещал даже думать об этом. С другой стороны, всем было слишком хорошо известно, что император как расчетливый и трезвомыслящий политик молниеносно забудет все цветистые клятвы и тайные договоры и воспользуется любой возможностью, чтобы объединить христиан и повести их на бой с султаном, ибо имел все основания считать мощь Османов постоянной угрозой своей империи и всему христианскому миру.
И вот я как молчаливый свидетель наблюдал за политическими хитросплетениями и интригами — и с болью убеждался в бессмысленности любой политики, ибо какие бы добрые намерения ни двигали человеком, он все равно бессилен изменить ход событий и вынужден подчиниться обстоятельствам и тем условиям, в которых живет.
Великий визирь желал, чтобы я тихо присутствовал при всех его разговорах с иноземными послами и в случае необходимости мог подтвердить, что он всегда думал лишь о благе султана. Я же, прислушиваясь к этим беседам, набирался все большего опыта в политических делах и овладевал искусством ловко подбирать слова, с помощью которых можно говорить много, но так и не сказать ничего. И еще я до конца постиг человеческое ничтожество, себялюбие, пустое тщеславие и жалкую слабость.