Крест на моей ладони

Воронова Влада Юрьевна

Однако, это не моё дело. И надо поспешить в аэропорт.

В самолёте Грюнштайн и Роберт о чём-то тихо говорили по-немецки, не обращая на меня ни малейшего внимания. Одиночеству я обрадовалась — надо многое обдумать. Ясновидцы из гойдо никакие, тем более из нулевиков, но даже моих куцых способностей хватало, чтобы почувствовать громаду грядущих потрясений. Слишком много накопилось мелких количественных изменений, им давно пора переходить в большие качественные перемены. А такие события без крови и боли не проходят, — как будто в Троедворье их и без того мало. Но оставаться в нынешней ситуации тоже нельзя, она гнусна и омерзительна.

Мучило и другое — чувство, что я нахожусь у истока всех грядущих

перемен. И от меня зависит, какими они будут. Люди согласны мне подчиняться, готовы доверить свои жизни, но я не хочу быть вершительницей судеб, мне не нужны ни власть, ни сила. В обоих мирах, и волшебном, и простеньском, полным-полно кандидатов в вожди — могучих, честолюбивых и одарённых, которые полжизни бы отдали за то, чтобы оказаться на моём месте. Вот пусть они и решают, а меня, полную нулевичку во всех отношениях, оставят в покое.

Я включила плеер мобильника и воткнула в уши пуговички наушников. От тягостных мыслей и пугающих предчувствий хотелось спрятаться в музыке, послушать что-нибудь лёгкое и успокаивающее, Моцарта, например. Но открылся плеер на Сашкиной песне:

На счастье и радостьНадежд не осталось,Жизнь больше не в сладость —Душа поломалась.Распластано времяКатком своеволий,Здесь жизнь — это бремяИз горя и болей.А в играх кровавыхНет правил и чести —Всесильным в забавуБезумие мести.В бессмыслице битвыНадежд не осталось.Ни слёз, ни молитвы —Душа поломалась.Мы слабы как тени —Твоя стать иная:Не клонишь колениТы, ложь отвергая.Но вся твоя сила —Тщета разговора,Ни гадко, ни мило;Ни зло, ни опора.В трухе пусторечийНадежд не осталось,Нас губишь невстречей —Душа поломалась.Огонь твой прекрасен —И манит, и греет,Но всё же напрасен,Без пользы истлеет.И ты станешь тенью,В бездействии тая,Живя дребеденью,Дней скуку считая.Нам к небу поднятьсяНадежд не осталось.В грязи лишь валяться —Душа поломалась.

Я выключила плеер и невольно прикоснулась к шрамам на ладони. Ось координат, на которой ноль становится точкой отсчёта, главнейшей цифрой и началом начал.

Прятаться от очевидного бесполезно — решение принимать придётся мне и никому иному. Знать бы ещё — какое.

«— 5»

Завтра утром Грюнштайн уезжает, срок его посольства, как и моего командорства, заканчивается. А сегодняшний вечер посвящён тренировкам в кроми. Ходит альянсовец по ней пока неуклюже, но уже вполне прилично, чтобы допустить к проходкам без инструктора.

— Только зачем мне это, — говорит Грюнштайн. — В потайницах ведь нет кроми, только нигдения.

— Лишнего мастерства не бывает, — отвечает Роберт. — Кстати, высокочтимый фон Грюнштайн, когда переходите с основицы прямо в нигдению, минуя кромь, не забывайте — переключаться на срединное восприятие нужно до перехода, а не после.

— И по сторонам смотрите, — напоминаю я. — Только на упырей наткнуться и не хватает. Тем более, что мы на их любимом четвёртом уровне.

Роберт насторожился, а Грюнштайн предупреждение проигнорировал.

— Нина Витальевна, — сказал он, — вы не переменили решение?

— Нет.

— Но почему? Я не понимаю. Троедворье присвоило статус ранговиков обезьянородным, но при этом отвергает волшебные расы.

Я рассмеялась. Грюнштайн посмотрел на меня с удивлением.

— Высокочтимый посол, вы говорите с человечицей, — ответила я.

— Что? — растерялся Грюнштайн. — Но вы ведь волшебница, пусть и нулевого уровня. Волшебница!

— Но волшебница человеческой расы.

Посол окончательно сник. Почему-то Грюнштайн постоянно забывает о моей расовой принадлежности. В голове альянсовца никак не может уместиться тот факт, что простокровки способны волшебничать ничуть не хуже магородных, что среди нас есть не только колдуны, но и кудесники с чародеями. Ему легче внушить себе, что он не в силах распознавать расу собеседника, чем назвать коллегами обезьянышей.

— Высокочтимый посол, объясняю вам ещё раз — я не говорю Альянсу ни «нет», ни «да», потому что вести переговоры о переселении Троедворье будет только с общинами стихийников. Решать свою судьбу должны они сами, а не верховный предстоятель.

Темнело, и Грюнштайн воспользовался случаем разбить неловкую ситуацию, зажёг «светень» не палочкой, как принято в Альянсе, а по-троедворски, щелчком пальцев. Огонёк завис над его левым плечом.

— Опору надо делать не на мизинец, — сказала я, — а на безымянный палец. Так вы экономите микроволш.

— Что можно сотворить из микроволша? — пренебрежительно фыркнул альянсовец.

— Много чего. Например, «троеклинку». Самое употребительное волшебство.

— Что это?

— Магическая наклейка на обычную пулю или наконечник стрелы. При попадании взрывается так, что голову разносит в труху.

— Зачем вам это? — ошеломлённо проговорил Грюнштайн.

— Чтобы противник не мог вернуть бойца в строй, сделав озомбачку, — пояснила я. — Из любого оружия — и волшебного, и технического — стрелять надо только в голову. Размазанные по асфальту мозги не то что некромансеры, но сам господь бог до рабочего состояния не восстановит.

— И вы тоже делали «троеклинку»? — еле вымолвил потрясённый развернувшейся перед мысленным взором картиной Грюнштайн. Богатое у мужика воображение, до меня долетело только ментальное эхо, но и оно оказалось ярким и впечатляющим.

— Делаю почти ежедневно, — сказала я. — Это одно из немногих волшебств, доступных нулевикам.

Грюнштайн содрогнулся. Я пожала плечом. Война есть война, и требовать от неё эстетики бессмысленно.

— Уходим, — сказал Роберт. — Упыри идут, не меньше двух стай.

— Да что за упыри такие? — с раздражением спросил посол. — Почему все всегда от них удирают?

Я выхватила пистолет, передёрнула затвор.

— Сейчас узнаешь.

Уйти мы не успели — из-за угла выскочило сразу три упыря. Похожи они на больших, размером с овчарку, белесых ящериц с длинной мордой. Только упыри бесхвостые. Зато зубищи в три ряда, как у акулы. Скверные твари — хитрые, наглые, прожорливые. Часто ходят стаей не меньше пяти штук, но не редки и крупные, мощнотелые одиночки.