Крестный отец Катманду
Шрифт:
Она вернулась к тому, что осталось от молодой женщины. Большинство органов было изъято из грудной клетки. Трубка отсасывала жидкость, которая по столу из нержавеющей стали стекала в стоящую на полу кювету.
— Все в порядке, как я и предполагала. Теперь смотрите, как пользоваться циркулярной пилой. Всегда держите двумя руками, иначе она от вас убежит.
По размеру и виду инструмент напоминал обычную небольшую циркулярную пилу из магазина «Сделай сам», хотя и немного усовершенствованную. Пила издавала пронзительный визг, который лишь не намного становился тише, когда зубья вгрызались в кость.
— Ха! — Доктор раскрыла череп. — Так я и думала. Обширное субарахноидальное
— Спасибо доктор.
Я перехватил ее счастливый взгляд: еще один успех на охоте. Красивая профессия, если не бояться крови. Отмывшись, она повела меня в свой кабинет, где мы на компьютере посмотрели ее заключение о смерти Фрэнка Чарлза. И почти подошли к концу, когда я спросил:
— Что это такое в конце двадцать первой страницы?
— «Осколок алмаза», — прочитала патологоанатом и потерла глаза. — Совсем забыла. Был обнаружен осколок промышленного алмаза, но мы не поняли, как он попал в труп. Он явно не имел никакого отношения к причине смерти.
— А вот здесь — на третьей странице заключения токсиколога. Бериллий. Это что значит?
— Могу сказать лишь, что это найденное под его ногтями масло. Оно тоже не имело отношения к причине смерти, поэтому мы не стали тратить на него время.
«Значит, это был не героин», — сказал я себе в такси по дороге в управление.
О Фрэнке Чарлзе я забыл и думал о безымянной мертвой девушке на столе Супатры. Ее органы были изъяты, личность, если можно так выразиться, установлена смертью, отчего она приобрела надо мной некоторую власть, хотя не я стал причиной ее гибели. Глупышке предложили наркотик, и у нее не было причин отказаться. Но ей, так или иначе, предстояло умереть молодой. Так была ли в ее смерти чья-то вина?
Но оставим метафизику — я чувствовал себя ужасно. И ясно понимал, какой кошмар предстоит пережить грядущей ночью.
Глава 34
Когда-нибудь пробовали звонить лихтенштейнским банкирам из Цюриха в нерабочее время? Хотя бы через тридцать секунд после пяти вечера в четверг? Вы поймете, почему они так дружат с часами. Я звоню главному банковскому человеку, который занимается сущим пустяком — сорока миллионами долларов Лихтенштейнского трастового фонда, — сказать, чтобы выслал документы, о которых мы договорились, когда первый раз обсуждали поставку черного чая «Лапсанг сушонг» для оптовой продажи в Европе и необходимость с этой целью основания трастового фонда (прозрачная отговорка, но он и глазом не моргнул). Но его не оказалось — ушел домой. Мобильный тоже не ответил, и космология его помощницы оказалась таким же заводным механизмом — она тоже отбыла с работы. Наконец через коммутатор я нашел работающую сверхурочно секретаршу, которая знала, о каких документах идет речь. Она согласилась их выслать, но подчеркнула, что делает это по собственной инициативе, что может получить взыскание, что она беженка из Эфиопии и неважно говорит по-английски. Дело сделано, оставалось подождать пару дней. Без необходимости бегать по городу ум стал проваливаться в
Зачем я это делаю? Зачем? Мой сын умер, и мне больше незачем заботиться о плате за его обучение в колледже. Супруга ушла в монастырь. Мне не нужны деньги! Но я завяз в этой грязной среде. Мне даже не особенно страшно умереть. Засосала грязная среда. Я представлял будущие жертвы, которые все походили на девушку на анатомическом столе: перед глазами проносились яркие картины — подростки с воткнутыми в череп огромными иглами. Я не предназначен для таких дел, а все, включая Викорна, Зинну и Тиецина, думают обратное.
Хочешь знать, почему я не размышлял об убийстве Толстого Фаранга? Помимо того что барахтался в черной меланхолии отвращения к себе, я решил заставить доктора Мой несколько дней поволноваться. Мне также требовалось переосмыслить всю стратегию расследования. И я решил пойти в храм.
На этот раз я отправился в суперсвященный монастырь Бовоннивет. По дороге в такси я боялся, что слишком зажат, слишком напряжен и напуган, чтобы успешно медитировать, но, встав на колени и кланяясь Будде, почувствовал, как пришла в движение дисковая пила Тиецина. Каждый раз она казалось иной — на этот раз я вообразил ее «чертовым колесом» с нависшими надо мной гигантскими лопатообразными зубьями.
Я знал: нельзя поддаваться страху, надо держаться. Оказалось, что вызванное галлюцинацией пограничное состояние ума обнаружило мою истинную природу — горечь. В моей основе лежала не старомодная алчность, как у Викорна, и не похоть, как у Зинны, — эти два порока хоть и уводили от истины, но по крайней мере объяснялись стремлением человека к счастью. Я же постоянно цеплялся за горечь, словно она последнее слово реальности. Так бывает в современных триллерах: в них нет ни одного доброго чувства, а в конце они кажутся не более чем конвейером смертей. Но чем вызвана моя горечь?
С каждым оборотом дисковая пила входила в меня на микрон глубже. Если откровенно, моя горечь не что иное, как нежелание (даже в моем возрасте) окончательно рождаться на свет и существовать в безумии, которое называется жизнью. Мое извращенное сопротивление вхождению в реальность существовало во мне всегда и служило подоплекой всему. Понимаешь, о чем я говорю, мне подобный, мой брат?
Через два дня прибыли документы из Цюриха. Вау! Умеют же банковские юристы плодить бумаги! Стариканам предстоит подписать четыре копии, причем поставить свои закорючки на каждой странице. Я направил Викорну и Зинне документы в аккуратных конвертах формата А4, приклеив стикеры с красными стрелами во все места, где им следовало нарисовать свои фамилии, и посылки потянули по размеру и весу на хорошие романы в твердом переплете. Когда я попросил Лека отнести один комплект документов наверх полковнику Викорну, а другой передать своему армейскому корешу для последующей отправки генералу Зинне, его длинные худые руки транссексуала опустились под грузом.
Затем пришлось понукать и упрашивать старых питонов подписать бумаги. Их напугало количество страниц с напечатанным мелким шрифтом текстом. Самое плохое, они не желали показывать свои удостоверения, когда расписывались у нотариуса.
Полковник Викорн нервничал. Никогда раньше он не имел дел с такими крупными партиями товара. Но Тиецину удавалось поддерживать дух стариков на уровне напускной бравады, хотя теперь, когда наступало время платить, крестные отцы заерзали: им еще не приходилось заключать сделки с тибетцами. Случись непредвиденное, они потеряют свои сорок миллионов и окажутся в трудном положении. А Зинне вообще придет конец.